Как и у Петра Лещенко, польское танго называлось „Сердце матери”, польский текст сочинил в начале 1930-х годов поэт-песенник Леон Шмарагд, автор многих шлягеров, пользовавшихся большой популярностью на польской эстраде. Стихи Петра Лещенко самостоятельны, они не являлись переводом польского варианта танго. Шмарагд ведет рассказ от имени своего лирического героя, (сына или дочери матери в зависимости от исполнителей песни):
SERCE MATK
Їyjemy wsród zamętu i braku sentymentu…
Tu sztuczny smiech, tam znów sztuczne žzy,
obžuda, fažsz – to sţ życia gry
Mižosci szczerej nie ma, epoka kžamstw, krzywd i mţk.
Nikt nie jest sobţ, czas rzţdzi tobţ,
okrutna obojętnosc wkrţg…
(Живя в суматохе, мы растеряли наши чувства.
Здесь – пустой смех, там – притворные слезы.
Среди всеобщего равнодушия фальшь и лицемерие
стали основным принципом нашей жизни,
нет искренней любви
в эпоху лжи, обид и мучений.)
Но в этом жестоком мире есть тихая пристань, где можно найти убежище от бессердечия окружающего мира. Эта пристань – сердце матери:
Jedynie serce matki uczuciem zawsze tchnie,
Jedynie serce Matki o wszystkim dobrze wie.
Dac trochę ciepža umie i każdy ból rozumie.
A gdy przestaje dla nas bic ,
Tak cię¿ko, ciężko życ…
(Лишь только сердце мамы всегда любви полно,
Лишь только сердце мамы знает о всем само.
Своим теплом согреет и нашу боль развеет,
Когда не сможет с нами быть,
Как тяжело нам жить…)
Первыми в 1932 году записали на пластинку „Сердце матери” хор Эриана и хор Дана. Напели песню на пластинки самые популярные польские певцы Мечислав Фогг, Адам Астон, Вера Гран и др. И сейчас каждый год 26 мая в День матери эта песня передается в эфир многими польскими радиостанциями. Но ни одному из польских исполнителей не удалось достичь уровня исполнительского мастерства Петра Лещенко. Всегда, когда танго „Сердце мамы” звучит в исполнении легендарного певца, на душе становится светлей».
Я вспоминаю, как записывала в школьную тетрадку все официальные упоминания о тебе. В декабре 1976 года я получила письмо от Михаила Ивановича Мангушева, филофониста из Ростова-на-Дону. Его, к сожалению, уже нет с нами. Царство ему небесное! Вот его письмо:
«Только что (12.12.1976 год) закончилось 2-е отделение телевизионной передачи „Фигурное катание на льду” на приз газеты „Нувель де Моску”.
Один из наших фигуристов, выступая в одиночном катании, исполнил шуточный танец. К сожалению, не запомнил его фамилии. Но мне было приятно, что этот спортсмен выступал под фокстрот „Моя Марусечка” на слова Петра Лещенко, музыка Г. Вильнова. Пел Петр Константинович…
Вы не можете себе представить, как было мне приятно услышать милый голос этого всемирно известного артиста. Хочется верить, что это было добрым началом, и голос Петра Лещенко будет по-прежнему звучать в полную силу. Право, он этого заслуживает. Представляю, как будет рада его внучка, услышав голос дедушки по Центральному советскому телевидению…»
Письмо Евгения из Германии:
«Мое знакомство с песнями Петра Лещенко состоялось где-то в 58–59 годы двадцатого века. У нас на Донбассе в те годы процветало „радиохулиганство”, и ребята крутили в эфире что у кого было. Среди любителей пообщаться в диапазоне СВ были и достаточно взрослые люди. Крутили в основном рентгеновские пленки („скелеты”–„ребра”–„кости”) с запрещенными песням, а также Л. О. Утесова, В. Козина, К. Сокольского и тогдашнюю советскую эстраду. Но самым престижным было выдать в эфир Леща, песни Петра Лещенко. Это определяло авторитет радиолюбителя. Однажды я и мой товарищ через общение в эфире познакомились с одним мужчиной, который после встречи с нами пригласил нас к себе домой в гости. У этого человека я впервые увидел настоящие пластинки Лещенко в количестве 10 или более штук. Впечатление от этого осталось незабываемое. Для нас, пацанов 15–16 лет, это был невероятно большой подарок – подержать в руках такое богатство. Ведь жили мы в небольшом городке шахтеров и металлургов Енакиево, и Петр Константинович жил также с нами и в домах, и в радиоэфире и до сих пор продолжает жить в сердцах многих людей – настоящих любителей русской душевной, веселой и неповторимой песни».
Я болезненно реагирую на всякие клички-прозвища в твой адрес, а тут на сердце так тепло стало. «Выдать Леща» – мне понравилось!
Не могу не привести маленький фрагмент из воспоминаний Алексея Аджубея «Те десять лет». Очевидец «десятилетия Хрущева» – 1950–1960-х годов пишет:
«По вечерам Леля и Нина заводили патефон с записями песен Вари Паниной, модной исполнительницы цыганских романсов, короля городских шлягеров Юрия Морфесси, эмигрантов Петра Лещенко и Александра Вертинского.
Вся эта музыка была тогда под запретом. Прежде чем завести патефон, двери плотно закрывали, завешивали окна, иначе можно было прослыть „недобитыми нэпманками”. В гости к девушкам, „на танцы” приходили красивые молодые люди, чаще других актер театра Вахтангова Надир Малишевский и балетный либреттист Петр Аболимов. Последний одержал верх и стал мужем Нины. После войны Петр Федорович ходил в помощниках Ворошилова, был директором Дворца съездов. Когда ожидался визит молодых людей, девушки норовили отправить мам из дома. Мамы соглашались с условием, что в комнате останется Алеша. Я садился к патефону и выполнял роль диск-жокея. Гости одаривали меня плиткой шоколада или конфетами, чтобы умерить мою бдительность».
Приведу воспоминания Эдуарда Хруцкого: «За голос Лещенко в Москве могли отправить в ГУЛАГ. А сам он умер в румынском концлагере… Но вот „Чубчик” перестал звучать в нашем дворе. Много позже Воля Смирнов, ставший известным московским адвокатом, рассказал мне, что однажды вечером к нему пришли трое. Они достали красные книжечки с золотым тиснением из трех букв „МГБ”.
– Слушай, парень, – сказал старший, – ты фронтовик, у тебя пять орденов, поэтому мы пришли к тебе, а не выдернули к нам. Кончай антисоветскую агитацию.
– Какую? – страшно удивился Воля.
– Лещенко перестань крутить, белогвардейца и фашистского прихвостня.
– Так я не знал. – Воля Смирнов немедленно понял, сколько лет можно получить по любому пункту предъявленного обвинения.
– Я тоже когда-то не знал, – миролюбиво сказал старший, – а потом мне старшие товарищи разъяснили. Сдай антисоветчину.
Воля достал из шкафа пять пластинок Лещенко.