благополучно на кладбище, а отец протоиерей и дьякон на меня напустились. «Ты, — говорят они, — верно, до того залил глаза винищем, что тебе всякая нечисть стала чудиться». Я оробел, а опосля рассказал обо всем приятелю моему, мастеру-монументщику. Тот мне и сказал: «Обратись, — говорит, — в сыскную полицию, они разберут все, мало ли что тут быть может. Ты — сторож, ты — отвечать будешь...»
— Отлично. Ну, а теперь рассказывай о твоих страстях и чудесах... — улыбнулся Путилин.
Старик сторож откашлялся в руку и начал:
— Примерно дней десять тому назад вышел я поздней ночью из своей сторожки, чтоб посмотреть, все ли спокойно на кладбище. Обогнув церковь и идя мимо крестов и памятников, вдруг увидел я красный огненный свет, как бы от фонаря. Он был далеко от меня и словно передвигался с места на место. Оторопь меня взяла. Кто, думаю, в такую глубокую ночь с фонарем на кладбище путается? Однако, осмелев, я пошел на диковинный свет, тихо стуча в деревянную колотушку.
Вдруг только, значит, сделал я несколько шагов, как закричит кто-то, как захохочет жалобно таково: «Охо-хо-хо! А-ха-ха-ха!» Волосы заходили под картузом у меня. Творя молитву, бросился я к сторожке моей и всю ночь, вплоть до утра, стучал зубами со страху.
— А утром не обходил кладбище?
— Как можно, ваше превосходительство, обходил.
— И ничего подозрительного не усмотрел?
— Как есть ничего. Все в порядке: венки, значит, лампадки, образа.
— Продолжай дальше.
— На следующую ночь вышел я опять обходом. Этот раз порешил колотушкой не стучать. Дай, думаю, втихомолку погляжу, что за чудо такое с красным огнем, будет он али нет... Хорошо. Иду это я вторым разрядом, что близ первого, ан — опять свет, только уж не красный, а зеленый... Увидел я его, и вот, поверите ли, ноги к земле приросли... Пошел я на него, вдруг задрожал весь и упал со страха. Между памятниками стояла белая фигура высокого покойника. Покойник махал белыми руками и жалобно стонал. Память у меня отлегла. Сколько времени провалялся я около могил, так что не могу определить. Очухался я, когда уже светать зачинало. Встал, перекрестился и — прямо к батюшке и дьякону. Рассказал им, а они меня, значит, и шуганули. «Пьяницы вы все, вот что!»
— Скажи, Оковчук, а ты в самом деле не переложил ли?
— Вот как перед истинным, ваше превосходительство. Ни капли во рту почитай уж месяц не было, потому зарок дал не пить.
— Скажи, ты видел красный и зеленый свет и покойника, вставшего из гроба, в одном и том же месте кладбища или в разных?
— Нет, ваше превосходительство, почитай в одном самом.
— Ты, конечно, хорошо знаешь это место и все памятники.
— Как нельзя лучше. Столько лет я ведь сторожем при кладбище... Каждую могилку знаю.
— Но точно указать тот памятник, где ты увидел страшное привидение, можешь или нет?
Старик сторож сокрушенно развел руками:
— Этого вот не могу, потому со страха плохо уж и видел я.
Путилин на минуту задумался.
— Вот что, Оковчук, пожалуй, ты хорошо сделал, что обратился ко мне. Сегодня я лично приеду к тебе под вечер. Ты карауль меня и проведи в свою сторожку. Но помни: о моем приезде — никому ни гугу! Ни слова! Будь нем, как те могилы, которые ты охраняешь...
Когда мы остались вдвоем, Путилин с улыбкой обратился ко мне:
— Ну, доктор, тебе везет: таинственное приключение совсем в твоем излюбленном духе.
— А что ты думаешь, Иван Дмитриевич, обо всем этом?
— Пока еще ничего. А ты вот лучше, как доктор, скажи мне, не являются ли все эти видения почтенному сторожу как галлюцинация зрения, как последствия того обстоятельства, что он вдруг сразу круто бросил пить? Очевидно, он выпивал изрядно. Переход от пьянства к трезвости не мог ли вызвать известного мозгового явления, шока?
— Очень может быть. Медицина знает массу таких явлений, недаром алкоголизм дает такую поразительно огромную цифру душевных заболеваний.
— Что же, во всяком случае, проверить эту загадочную историю не мешает. Кстати, я пока свободен... Ты, разумеется, не прочь прокатиться со мною на Охтинское кладбище?
— О, с наслаждением! — вырвалось у меня. — Когда?
— Сегодня, под вечер, я заеду за тобой. Поджидай меня.
Падали ранние сумерки холодного осеннего петербургского дня, когда мы подъехали к Охтинскому кладбищу.
Свинцовое небо низко-низко повисло над ним и плакало холодными редкими слезами.
Было пронизывающе сыро, угрюмо, тоскливо.
С печальным шумом проносился ветер по почти обнаженным верхушкам кладбищенских деревьев, срывая последние желтые мертвые листы.
«Царство мертвых» навевало невыразимую печаль...
У ворот кладбища нас встретил старик сторож.
При виде моего знаменитого друга огромная радость засветилась в его полувыцветших старческих глазах.
— Изволили пожаловать, ваше превосходительство!.. — бросился он почтительно высаживать Путилина из экипажа.
— Не трусь, не трусь, старина, всех покойников твоих успокою, они не будут у меня бунтовать! — похлопал рукой по плечу сторожа. — Ну веди нас к тому таинственному месту, где тебя так напугал загробный свет и мертвец...
На кладбище было совершенно безлюдно.
Раз только, покуда мы шли узкими дорожками между рядами могил, нам встретился могильщик с железной лопатой в руках.
Он слегка приподнял картуз и безразлично поглядел на нас.
— Вот, ваше превосходительство, примерно в этом месте, — повернулся к Путилину старик сторож.
Тут, в этом пространстве, указанном им, находилось могил около пятнадцати... Скромных крестов было только два, остальные — все дорогие памятники.
— Здесь, верно, места подороже, для богатых? — спросил Путилин кладбищенского сторожа.
— Так точно-с.
Путилин стал обходить их, внимательно вглядываясь в памятники и вчитываясь в надписи их.
— «Отставной гвардии ротмистр...» «Потомственный почетный гражданин...» «Девица Любовь...» — бормотал он.
Вдруг услышал я его возглас:
— Смотри, доктор, какой интересный памятник, вернее — странный!
Я поднял глаза, и при виде этого памятника какое-то неприятно-тоскливое чувство овладело мною.
Передо мною был род широкого, большого металлического бассейна, у бортов которого находились небольшие отверстия, круглые дырки. Посередине его вздымался очень высокий, тонкий медный крест не общего могильного типа крестов, а какой-то особенный, странный. Высоты он был сажени в две. Ближе к верхушке его находилась узкая перекладина, с которой спускалась вниз по стволу медная змея с широко раскрытой пастью, с вытянутым из нее тонким
