Однако не только матримониальные отношения ее интересуют, не только любовь как чувство, но и обыкновенный секс не дает покоя. Думается, что и девственность ей уже в тягость.
«Если бы я была мужчиной, то стала бы откровенным гулякой, потому что мужчины не обязаны сопротивляться… тем глупостям, которые приходят им в голову. Каким? Которые исходят не от личности, ни от чувства человека, а связаны только с настроением, зависящим от множества моральных и физических причин. И потом, это так мимолетно, об этом не принято говорить, никто не признается в этом, потому что ощущения, длившиеся так недолго кажутся уже давно минувшими к тому моменту, когда соберешься об этом написать. Неужели действительно существуют такие твердокаменные люди, которые не испытывали бы подобных чувств? Я не верю в это. Я скажу сейчас ужасную вещь, но бывают моменты, когда любой… любой… короче, любое существо во фраке, сидящее перед вами на спектакле или стоящее перед вами в гостиной, может вызвать такие мысли, которые вряд ли можно считать пристойными». (Неизданное, 6 августа 1882 года.)
Ей давно приписывают разные приключения, любовников, но она пока не попробовала эту сторону жизни, «но бывают моменты, когда любой…» Как мало для этого надо при ее-то образе жизни, но пока этого «любого» в ее окружении не видно.
Болезнь тем временем усиливается, она соглашается даже ставить нарывные пластыри, которые портят кожу на груди и спине, а значит, исключают ношение декольтированных платьев. Иногда она сжигает себе кожу и приходится принимать морфий, чтобы утишить боль. Ей хочется жить, но появляется какое странное мелькание в воздухе. Две недели она на ногах переносит бронхит, который хоть кого свалил бы с ног, и который она старается не замечать. Ее мучит кашель и порой даже во время сеанса она впадает в какое-то полузабытье и начинает грезить наяву, представляя себя лежащей с большой восковой свечкой в изголовье.
Когда самой становится плохо и неотступно преследуют мысли о смерти, она начинает испытывать чувство вины перед умершим отцом. Однако, анализируя свои чувства, она как всегда старается оправдать свои поступки, но приходит к неутешительным для себя выводам:
«Если бы я тогда поехала… Это было бы только из приличия, потому что ведь побуждающего к этому чувства не было… Имело ли бы это все-таки какую-нибудь цену? Не думаю.
У меня не хватило на это чувства, и Бог накажет меня. Но моя ли это вина?.. И потом, зачтутся ли мне чувства, сегодня мною испытываемые?..
И что стоило мне поехать исполнить мой долг, потому что ведь это был мой долг — поехать к умирающему отцу. А я не поняла этого, и теперь чувствую себя далеко не безупречно». (Запись от 26 сентября 1883 года.)
С мыслью о собственной смерти 1 октября 1883 года она едет на Северный вокзал проводить тело умершего русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева, скончавшегося в Буживале еще 5 сентября. Парад смертей продолжается. Одним из последних русских, кто видел Тургенева и говорил с ним перед смертью, был художник Алексей Петрович Боголюбов, профессор Петербургской академии, постоянно живший в Париже. Тело Тургенева, по его завещанию, отправляют на родину, тогда как сама Башкирцева в это же время пишет, что желала бы лежать в какой-нибудь парижской часовне, окруженной цветами, стоящей на видном месте, чтобы в каждую годовщину ее смерти лучшими певцами Парижа там исполнялись бы мессы Верди и Перголезе.
«На вокзале — очень торжественные проводы. Говорили Ренан, Абу (французские писатели — авт.) и Вырубов (русский философ-позитивист, душеприказчик Герцена и его издатель — авт.), который прекрасной речью на французском языке тронул присутствующих более, чем другие. Абу говорил очень тихо, так что я плохо слышала, а Ренан был очень хорош, и на последнем прости у него дрогнул голос. Я очень горжусь при виде почестей, оказываемых русскому, этими ужасными гордецами французами».
Странно, почему она не упоминает всего одного из выступавших на вокзале, художника А. П. Боголюбова. Безусловно, здесь присутствует профессиональная обида, как теперь сказали бы, комплексы. Ведь Боголюбов с 1878 года создал в Париже «Кружок русских художников», к которому она пока не имеет никакого отношения, но про который наверняка знает, а значит, может и обижаться, что ее не замечают.
Впрочем, вскоре ее заметят: 19 марта следующего года пройдет ее баллотировка в этот «Кружок» и Башкирцева будет принята в него единогласно. Знакомство с Боголюбовым состоялось, вероятно, при посредничестве Дария Ромуальдовича Багницкого, того самого корреспондента «Нового времени», что брал у нее интервью, фамилия которого на сей раз упоминается в ее записях незашифрованной в связи с фамилией Боголюбова. (См. запись от 17 мая 1884 года.)
К осени на родине М. Башкирцеву ждет триумф: русский иллюстрированный журнал «Всемирная иллюстрация» помещает на обложке ее картину под своим названием, «Жан и Жак — дети приюта» (1883, № 774).
«Всемирная иллюстрация» (русская) напечатала на первой странице снимок с моей картины «Жан и Жак». Это самый большой из иллюстрированных русских журналов, и я в нем разместилась как дома!.. Но это вовсе не доставляет мне особенной радости. Почему? Мне это приятно, но радости не доставляет. Да почему же?
Потому что этого недостаточно для моего честолюбия. Вот если бы два года тому назад я получила почетный отзыв, я бы того и гляди упала в обморок! Если бы в прошлом году мне дали медаль, я разревелась бы, уткнувшись носом в жилетку Жулиана!.. Но теперь…» (Запись от 22 ноября 1883 года.)
Ею интересуется уже члены императорской фамилии, старшая Башкирцева лелеет планы, что ее дочь сделают фрейлиной, ведь сама мать знакома с неким камергером и его семьей малого двора великой княгини Екатерины Михайловны. Марию уже должны были представить великой княгине, но мать уехала, бросив все на произвол судьбы. Марии остается только сожалеть об этом.
Мария постоянно посещает художественные выставки. Летом, 12 июля 1883 года, в зале Пти, открылась одна из самых знаменитых, Выставка Ста шедевров. На этой выставке были представлены картины художников из частных коллекций, от эпохи Возрождения до современности. Все современные издания дневника выкидывают запись о том, что за обедом у них Канроберы, а потом они отправляются на выставку. А между тем сразу за этим следуют слова:
«Боже мой — мне нужно только одно: обладать талантом. Боже мой, мне кажется, что лучше этого ничего нет».
Ясно, что это впечатление от выставки шедевров. Она начинает понимать, что повторение пути Бастьен-Лепажа для нее — пагуба. «Потому что сравняться с тем, кому подражаешь невозможно. Великим может быть только тот, кто откроет свой новый путь, возможность передавать свои особенные впечатления, выразить свою индивидуальность.
