О враче и не упоминай, иначе Старец тебя убьет. Отрубит голову.
— Врач?! Кто тебе об этом сказал? Если ты хочешь врача, ступай в мир. Здесь такого нет. Ты стал иноком — и хочешь врача?! Чтобы стать монахом, ты должен подписаться под словом «смерть». Если ты готов к смерти — оставайся. Ты готов?
— Готов.
— Тогда не проси у меня врача, не проси у меня лечения, не проси у меня ничего. Дважды два — четыре. Либо умираешь, либо уходишь.
Я говорил: «Куда уходить? Куда я пойду?»
Понятно? И в этом великом труде и подвиге таилось сокровище благодати.
* * *
У нас не было воды даже для того, чтобы помыть ноги. «Помыть ноги? Где об этом написано? — говорил Старец. — Если пойдешь на море и притащишь оттуда воду, тогда мой ноги. У нас здесь воды для питья не хватает».
Мы не мыли даже ложки и вилки, которыми ели. Мы просто после еды вытирали их салфеткой и затем в нее их заворачивали. Но поскольку мы не стирали и этих салфеток, они постепенно становились жесткими, как капроновые. Как? Тратить на них воду?! Если бы постирать эту салфетку, получился бы суп.
Еще Старец нас учил, как мыть тарелки. Нужно было, поев, налить в тарелку воды, сполоснуть ее и выпить эту воду. А затем вылизать тарелку. И что бы в ней ни было, рыба или что другое, мы наливали в нее воду и выпивали. Так мы делали, чтобы ничего не выбрасывать. Старец говорил: «Как? Кто-то будет трудиться и таскать воду, чтобы их мыть? Мы это выпьем». И мы все так и делали. И посетители, приходившие к нам, должны были поступать так же.
Пришел как-то один важный банкир. Мы накрыли стол. Начали, как обычно, «мыть» свои тарелки. «Господин, — сказал ему Старец, — давай и ты делай так же». И он это сделал!
* * *
Воды у нас не хватало иногда даже для готовки. У нас была цистерна, но в ней было много всякой нечистоты. Туда попадали мыши, змеи, и вода из нее воняла. Что можно было делать с этой водой? Мы ее употребляли для поливки парочки апельсиновых деревьев. Поэтому частенько Старец говорил мне: «Давай, малой, принеси воды».
За водой я ходил наверх, к отцу Герасиму Микраяннаниту, песнописцу. [22] Ему тогда было сорок пять лет. Я брал армейские канистры для бензина, в которые помещалось много воды, мы их называли бидонами. Осенял себя крестом и, закинув один бидон за спину, другой нес в руке. Но нести в руке было тяжело, так как спуск был крутым. И если бы я поскользнулся, то все, полетел бы прямо в пропасть, смерти не избежал бы. А если бы я не разбился в лепешку, то покалечился бы. Поэтому всякий раз меня охватывал страх и ужас, как бы не поскользнулись ноги. Но молитва Старца не попустила этого, и я ни разу не поскользнулся.
Отец Герасим смотрел на меня и жалел:
— Куда ты, иноче, с такими полными бидонами?
Он ласково привечал меня, угощал, но я ничего не брал. Старец говорил: «Ничего не бери!» Так что даже если бы Ангел спустился с Неба, я ничего не взял бы от него. Старец сказал «нет» — значит, нет. Разговор окончен.
— Я несу воду, отче, потому что у нас ее нет даже на готовку.
Вода была для нас золотом. Лицо мы мыли только слезами.
Ноги? Ну когда спускались к морю. Стирать одежду? Разве что нательное белье.
Трудные годы, но зато какие подвижнические! Несмотря на труды и пот, жизнь была чем-то необыкновенным. И каждая ночь — исключительной.
* * *
Однажды к нам пришел священник из равнинной Греции, знакомый Старца. Не знаю, как это получилось, но он остался у нас ночевать. Где нам было его положить? У нас совсем не было места. Я освободил для него свой лежак, а сам остался на ночь во дворе. Он проснулся ночью, вышел во двор по нужде, вокруг не было видно ни души. Он испугался. Я творил молитву по четкам. Сказал ему:
— Как вы, отдохнули?
— Ох, как ты живешь здесь? Мне и то страшно.
— Чего вы боитесь?
— Пустыня, тишина…
— Так это же чудесно, одно наслаждение.
— Чуть сердце не оборвалось у меня. Что же это такое?
— Не бойтесь, мы здесь, во дворе, стережем вас. Спите спокойно.
Он проснулся утром, увидел скалу, нависавшую над моей келлией.
— Как ты живешь здесь под ней? А если она упадет? Не боишься, что она тебя раздавит?
— Что вы! Она не упадет.
— А если все же упадет?
— Да не упадет она! Если Бог захочет и она упадет, то и тогда Бог сохранит.
— А если она упадет, когда ты будешь под ней?
— А тогда она не упадет — Бог ее удержит.
Мы говорили на разных языках и не понимали друг друга. Он все измерял только разумом, а нас Старец научил все измерять верой.
* * *
В другой раз пришел один батюшка, святогорский монах, из монастыря Святого Павла. Звали его Давид. Он нам принес много зелени и овощей. Был он великан ростом. Он пришел, чтобы познакомиться со Старцем Иосифом. Старец сказал, чтобы я освободил ему свое место и разместил в своей каливе. Лишь только он увидел мое жилище, как пришел в ужас и сказал:
— Слушай, брат, как ты здесь живешь?
— А что такое, отец Давид?
— Очень суровая жизнь здесь. Как ты это выносишь?
— Для нас здесь рай. Нашу радость здесь не описать. То, что здесь, я не променяю ни на что.
— Ну а я от такого отказываюсь. Пойду-ка я обратно в монастырь.
Старец дал ему бутылку вина и отпустил. Спустя какое-то время, когда мы вместе с ним оказались в церковной школе монастыря Святого Дионисия, он подошел ко мне и сказал:
— Брат, как вы там живете? Разве вы не такие же монахи, как и мы?
— Мы держимся благодатью Божией. Если бы она нас не укрепляла, мы не смогли бы там жить.
* * *
Однажды у меня заболел коренной зуб, в нем образовалось дупло. Боль была невыносимой. Я сказал:
— Старче, можно я схожу его вырву?
— Нет, будешь терпеть.
— Буди благословенно.
Пошел я молиться, но боль била по мозгам так, что хотелось выпрыгнуть из окна.
— Старче, я сойду с ума, выпрыгну из окна, не могу больше.
— Ничего! Терпение — до смерти!
— Буди благословенно. Терпение!
Чуть позже старец Арсений увидел мои мучения и вмешался как посредник. Он пошел к Старцу и сказал:
— Старче, у тебя никогда не болели зубы, и ты не представляешь, каково это. Если они у тебя заболят, тогда ты поймешь, что это такое.
И действительно, у Старца они никогда не болели. Он и не знал, что такое зубная боль. И говорил со мной так по неведению. Отцу Арсению он ответил:
— Что это за боль такая?
— Что за боль? Знаешь, как она бьет по мозгам, по голове? Спроси меня, знающего это, и позволь парню сходить его вырвать.
