1912 года они встретились в румпельном.
— Варимся в собственном соку, — сетовал Охота. — Нет на флоте единого партийного центра, который возглавил бы восстание. Сейчас взяли на себя руководство подпольщики броненосца «Цесаревич».
Павел передал этот разговор самым верным товарищам, а те своим…
На следующий день на «Двину» нагрянули жандармы. Вместе с корабельными офицерами произвели тщательный обыск. Рылись в рундуке Дыбенко, но, кроме матросского барахлишка да книжечек о житии святых, ничего не нашли. И у других подпольщиков подозрительного пе обнаружили.
На многих кораблях эта июльская ночь оставила тяжелые последствия. Уже утром офицеры «Двины» говорили о массовых арестах, будто на флоте раскрыт страшный заговор.
Павел Дыбенко вспоминает:
«22 июля командующий Балтфлотом фон Эссен, окруженный жандармами, появился на боевых судах. В час ночи, когда почти вся команда на кораблях спала, за исключением тех, кто дежурил и ожидал получить боевой сигнал о восстании с броненосца «Цесаревич», фон Эссен вместе с жандармами стоял на верхней палубе броненосца «Император Павел I», где в первую очередь должно было вспыхнуть восстание. Отдавая старшему офицеру список зачинщиков, фон Эссен приказал немедленно их арестовать.
Лучшие товарищи были вырваны из нашей семьи. На кораблях повеяло сырым, могильным смрадом. Все притихло. Забились по кубрикам, по трюмам, в кочегарках. Только те, которые принимали активное участие в подготовке восстания и не были арестованы, не теряли надежды и верили, что рано или поздно им удастся сорвать оковы рабства».
На флоте стали «закручивать гайки». За малейшие проступки сажали в карцер на хлеб и воду. Корабли из Кронштадта да и других баз вывели в море, экипажи лишили берега. Весь минный отряд, в том числе и «Двину», отправили в Биёркозунд, рассредоточили в шхерах. Командиры старались до предела загрузить матросов. Ежедневно по многу часов проводили шлюпочные учения. Охота перехитрил «бдительное начальство», подобрал команду из надежных матросов, уходил в шхеры, выбирал маленький островок, высаживал на него свой «десант» и начинал занятия.
Из письма В. И. Ленина к А. М. Горькому. Август 1912 года.
«А в Балтийском флоте кипит! У меня был в Париже (между нами) специальный делегат, посланный собранием матросов и социал-демократов. Организации нет, — просто плакать хочется!! Ежели есть у Вас офицерские связи, надо все усилия употребить, чтобы что-либо наладить. Настроение у матросов боевое, но могут опять все зря погибнуть» [4].
На Балтике задули штормовые ветры. 14 сентября Эссен, решив, что матросы уже позабыли июльские события, вернул корабли в базы на свои постоянные места…
В декабре 1912 года Дыбенко уезжал в Гельсингфорс, получив назначение на линкор «Император Павел I». Побывал на Цитадельской у Охоты. От него узнал, что Волков с крейсера «Николаев» и Свояк с морзавода арестованы.
— А началось с Волкова, — рассказал Охота. — Товарищ он верный, да вот не совсем усвоил железные законы конспирации. Шпики давно за ним следили. Арестовали его накануне готовившегося восстания. При обыске нашли список активистов-подпольщиков, их тут же всех переловили… В нашем деле малейшее притупление бдительности приводит к большим провалам. У себя на «Двине», сам знаешь, мы никаких списков не ведем. Система «пятерок» себя полностью оправдала. Петроградский комитет РСДРП уже в июле, сразу же после восстания, рекомендовал наш «метод» распространить на все корабли флота.
Слушая Охоту, Дыбенко думал: «Теряем хороших людей. Сколько их уже вырвано из наших рядов!»
— Узнай, пожалуйста, и сообщи с оказией, за какие грехи спровадил Небольсин в штрафной батальон Василия Марусева, — сказал Охота. — Произошло это до июльских событий.
Расстроился Дыбенко, он надеялся встретить Васю на линкоре. Охота словно прочитал мысли друга:
— Запомни имена наших товарищей в Главной базе: на крейсере «Диана» — матрос Павел Мальков, большевик, он поможет установить нужные связи. На «Гангуте» — Василий Полухин, а также унтер-офицеры 2-й статьи Григорий Ваганов и Франц Янцевич, беспартийные, но люди верные, можешь на них положиться… — Назвал унтер-офицер еще некоторых активных подпольщиков в Главной базе.
Друзья обнялись. Охота признался, что собирается уходить с флота.
— Двадцать пять лет протрубил, лучшие годы прошли на кораблях и в экипажах. Может, еще успею в Кронштадте отметить свое сорокапятилетие — и прощай, Балтийское море! Товарищи предупредили. Попал я, брат, на подозрение полиции. А на каторге или в казематах «Толстой Маргариты» доживать век мало радости.
Пожав друг другу руки, друзья расстались.
Вспоминая «Двину», Дыбенко запишет о своем учителе:
«Сменный руководитель Охота, будучи участником революционного движения в 1905 году, все свободное время уделял подютовке новых кадров борцов за светлое будущее».
Одним из таких борцов стал Павел Дыбенко, вступивший в РСДРП на «Двине» в июле 1912 года. Рекомендовал его Павел Свистулев, член партии с 1909 года.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВНАЯ БАЗА ФЛОТА
По скованному льдом заливу, отделявшему Кронштадт от Ораниенбаума, свирепый декабрьский ветер гнал колючую снежную пыль. Чтобы не обморозить лицо, моряки шли боком. «Сурово провожает нас Кронштадт, как-то встретит Гельсингфорс», — думал Дыбенко.
Матросы, перегоняя друг друга, устремились в здание, чтобы захватить местечко поближе к дышащей жаром черной круглой печке.
— Василь Милыч, а что, в Гельсингфорсе такая же проклятущая погода? — стряхивая с шапки снег, спросил Дыбенко сидящего рядом моряка.
Василий Милыч Пернатый из старослужащих, лицо обрамляли черные пышные баки и небольшая бородка; служил он в крепости Свеаборг, в Кронштадт приехал к брату, унтер-офицеру минной школы.
— Вот в такую ледяную метель отстоишь «собачку» [5] у андреевского флага, тогда узнаешь, какова она, погода в Главной, — отозвался Пернатый.
Послышался паровозный гудок. Не успев отогреться, матросы выбежали на платформу.
…Поезд прибыл в столицу. Через город шли строем. На Финляндском вокзале уже ожидал состав, только теперь не пассажирский, а товарный. Спать не ложились. Всю ночь грелись у раскаленной докрасна времянки, разговаривали. Всех волновало: как-то будет там, в Главной?
«Старики», неоднократно ездившие по этой дороге, «познавшие полузаграничпую Финляндию», рассказывали о знаменитом водопаде Иматре, о шестидесяти тысячах озер, переполненных рыбой. Дыбенко слушал, не отрывая глаз от приоткрытой двери. Среди пушистого снега мелькали уютные хутора, одинокие домики с островерхими черепичными крышами. И всюду лес — ели, сосны, осины, березы… «Все как у пас в России, а непохоже».
Матросы стояли на каменной стенке, смотрели на гавань и, казалось, не решались ступить на деревянные дорожки, проложенные по льду к каждому кораблю.
За спиной Гельсингфорс, но город сейчас никого не интересовал. Чуть правее высились занесенные снегом острова Свеаборгской крепости. «На самом крутом и самом красивом — Лагерном — похоронены герои Свеаборгского восстания, — вспомнил Дыбенко слова Охоты. — Обязательно сходи». Павел взором окинул просторы Главной
