Я проснулся, когда автобус въехал в большой гараж, и когда спросил водителя автобуса, где мы, он ответил, что в Блэкпуле. Я не мог поверить в свое невезение, потому что теперь мне предстояла еще одна экспедиция автостопом обратно в Престон. В конце концов, рано утром в понедельник я добрался до дома.
Полиция не собиралась меня забывать, и было очевидно, что у меня будут большие проблемы. Я понятия не имел, каково наказание за попытку обмануть железную дорогу, или какое преступление я совершил, но убедил себя, что оно может быть очень суровым. Потом меня озарила идея: я отправился в армейский вербовочный пункт в Престоне и сказал сержанту-вербовщику, что хочу уйти в армию. Крупный мужчина с кирпично-красным лицом, он сердито посмотрел на меня и, явно привыкший к тому, что молодые люди приходят сюда на один шаг впереди суда, спросил, есть ли у меня судимости.
— Еще нет, но будут, — ответил я ему. — Прошлой ночью меня наказали за бесплатную поездку по железной дороге.
Сержант воспринял это спокойно, к моему облегчению, заметив:
— Скоро мы с этим разберемся.
Он усадил меня за стол, записал мои данные и заставил пройти всевозможные тесты на IQ [20] и прочие способности, прежде чем отправить меня восвояси, сказав, что со мной свяжутся в надлежащее время. Я вернулся к работе, продолжая валять ваньку в качестве подмастерья столяра. У меня не было особых навыков или интереса к плотницкому делу, и я не мог себе представить, что буду заниматься этим всю оставшуюся жизнь.
Верный своему слову, сержант-вербовщик связался со мной через три дня. Он назначил мне встречу для прохождения медицинского осмотра и сказал, что уговорил полицию снять обвинения, поскольку, если бы у меня была судимость, я не мог бы пойти в армию. Он сообщил полиции, что я оплачу стоимость билета, от которого уклонился, плюс 10 шиллингов за проезд домой на автобусе, и они приняли сделку. Я был чист.
Бросив свою работу в качестве подмастерья, я записался на биржу труда, где мои товарищи, работавшие там, отправляли меня на многочисленные подработки, — от работы на стройплощадках до работы на молочном заводе, где нужно было подвешивать ящики с молоком с конвейерной ленты на молоковозы. Работа не особо интересная, но хорошо оплачивалась, и можно было вдоволь пить молоко.
За четыре месяца до своего восемнадцатилетия, сытый по горло Престоном, сытый по горло своей работой, сытый по горло тем, как я живу, — и теперь, когда я спрыгнул с полицейского крючка, то будь я проклят, если отправлюсь в армию. Однако даже мне было известно, что сбежать от военных, когда они зацепили тебя, было делом непростым, поэтому решил эмигрировать в Австралию, воспользовавшись льготным проездом в размере 10 фунтов стерлингов, который правительство рекламировало, чтобы привлечь людей к жизни в Антиподах [21].Сержант-вербовщик был очень мил, когда я позвонил, чтобы сообщить ему хорошие новости. Без сомнения, он думал, что армии удалось от меня спастись.
Несколько дней спустя, явившись в Австралийский Дом в Манчестере, я заполнил кучу анкет, в одной из которых спрашивалось, готов ли я служить во Вьетнаме, если меня призовут в австралийскую армию. Я подписал ее; на самом деле, я бы подписал что угодно, лишь бы убраться из Престона. Лозунгом города в те дни было «Гордый, красивый Престон», но «обоссаный Престон» подошло бы ему лучше. Я продолжал думать обо всем этом австралийском солнце и о Бондай-Бич [22], но потом у меня кончились темы для размышлений, потому что я мало знал об Австралии, помимо того, что там водятся кенгуру и аборигены и что это чертовски далеко.
Меня должны были проверить австралийские иммиграционные власти — или, по крайней мере, те формы, которые я заполнил, — потому что в должное время из Австралийского Дома перезвонили и сообщили, что я должен быть готов вылететь в следующую пятницу. Я решил лететь, потому что не мог позволить себе путешествие на корабле. На самом деле стоимость проезда для эмигрантов в размере 10 фунтов стерлингов была одинаковой для любого вида транспорта, но в море у вас возникали расходы на борту в течение нескольких недель, когда вы плыли на другой конец света. Но затем последовал удар. Они снова позвонили и сказали, что, поскольку мне еще нет двадцати одного года, мне нужно письменное разрешение родителей.
Уговорить мою мать подписать бумаги оказалось достаточно легко, но мне нужна была подпись отца. Я не видел его много лет, но знал, что он все еще живет в том же старом доме. Номер телефона я помнил, и позвонил ему.
— Кто это? — спросил он.
— Питер.
— Какой Питер?
— Питер, твой сын.
Последовала долгая пауза. Затем он произнес:
— Что тебе нужно?
Очевидно, ничего особо не изменилось.
Я объяснил, что мне нужно поговорить с ним, и он неохотно пригласил меня к себе домой в следующую субботу. Когда я появился, он был достаточно любезен, тем более, что мы не виделись около четырех лет. Мы пошли смотреть спидвей в «Белльвью» в Манчестере, а потом немного выпили. Именно тогда я и сообщил ему, что эмигрирую в Австралию. Он считал, что это хорошая идея, ровно до тех пор, пока я не упомянул, что ему придется подписать бумагу, дающую согласие. После этого он перестал думать, что это хорошая идея. На самом деле, это стало очень плохой идеей. Если я залезу в долги, сказал он, то он будет нести юридическую ответственность за причитающиеся деньги, так что он не собирается ничего подписывать, и на этом, по его мнению, вопрос был исчерпан.
Но я еще не закончил. Вернувшись в Престон, я подделал его подпись на документе и отнес его в Австралийский Дом. По счастью, прежде чем я успел вытащить из кармана бумаги, женщина-клерк сообщила мне, что звонил мой отец, чтобы сообщить, что он отказывается подписывать бумагу, и ясно дал понять, что не готов спорить по этому поводу.
Пока я стоял там, чувствуя себя раздавленным, пока все мои мечты об Австралии катились насмарку, женщина еще раз терпеливо объяснила, что без согласия отца и матери мне придется подождать, пока мне не исполнится двадцать один год. Мой отец хорошо и искренне оценил мою подачу. Как всегда, хитрый, он оказался, по крайней мере на один шаг впереди меня, потому что, видимо, догадался, что я подделаю его подпись после того, как он отказался одобрить мое заявление.
Теперь я был действительно подавлен. Хотя у меня была работа на
