трезво выбирал возможное. Хотя и самое трудное из возможного!
Когда ремесленное училище было окончено, Петушков и Чугунов получили направление в Саратовский индустриальный техникум. Что касается Юрия, то в ту пору он мечтал совсем о другом поприще: ему хотелось поехать в физкультурный, в Ригу.
Иногда будущее решают мелочи. В Саратов сдавать экзамены можно было ехать тотчас, а в Ригу — спустя месяц.
— Ну и где ты будешь этот месяц болтаться? — увещевал своего воспитанника завуч Владимир Ильич Горин-штейн, как каждый производственник, не желавший, чтоб пропадали зря два года литейного обучения в училище.
— Юра, а мы? Как же ты без нас? — завздыхали Тима и Саня.
Юра немного помялся и… передумал. Чашечка невидимых весов вздрогнула и качнулась. Вектор решительно указал на космос. В Саратов.
Когда Юрий Гагарин приехал в Саратов, ему сровнялось восемнадцать лет.
Среди поступающих в индустриальный техникум было шестеро отличников, и в их числе Юрий Гагарин.
Все учителя Гагарина дружно твердят, что он всегда и всему учился одинаково хорошо. Трудно было даже уловить, существовали ли у него какие-нибудь особые пристрастия. Позже с одинаковым успехом он делал доклады и по физике и по истории.
Потом, когда прошли уже четыре учебных года и близился выпуск, то есть в то самое время, когда Юрий уже твёрдо знал для себя, что будет не литейщиком, а лётчиком, он продолжал учиться так же ровно, увлечённо и старательно.
Признаюсь, это несколько озадачило меня. Было бы вполне естественно — и не в укор ему, — если б все силы он бросил теперь на занятия в аэроклубе, а не на ненужную в будущем технологию литейных печей!
— Как вы думаете, почему он так хорошо учился? — задала я несколько странный вопрос. — Он ведь не был тщеславным и не стремился во что бы то ни стало к первенству?
— О нет! — воскликнула преподавательница истории Надежда Антоновна Бренько. — Он был простодушный и жизнерадостный мальчик. Мне кажется, ему просто было всё интересно. Всё на свете, с чем бы он ни сталкивался. А о том, что у него свои планы, я узнала лишь месяца за три до выпуска. Мы как-то разговорились все вместе — ведь у них была маленькая группа, человек пятнадцать, и за четыре года я их всех узнала очень хорошо, потому что они приходили иногда к нам с мужем домой, особенно когда муж заболел. "Вот, — сказала я им тогда, — сейчас вы ещё мои ученики, но я смотрю на вас и вижу будущих инженеров, директоров ремесленных училищ, а может быть, даже и учёных". Ребята приосанились, лишь Юра засмеялся и, приложив левую ладонь к груди — был у него такой излюбленный шутливый жест, — сказал: "А вот про меня вы не угадали. Я не буду ни инженером и ни учёным, а лётчиком-испытателем, как Чкалов. Надо же кому-то и Чкалова заменить". Смерть Чкалова была тогда ещё у всех в памяти, и слова эти никак не прозвучали хвастовством, а скорее трогательно. Я не отнеслась к ним серьёзно. "Зачем же тебе выбирать такую хлопотливую профессию? Кочевать с места на место…" В общем, мне казалось тогда, что это обычные мальчишеские выдумки.
— Может быть, Гагарин был замкнутым и просто о нём никто ничего не знал по-настоящему?
— Да нет, — задумчиво возразила она, — он был очень открытый и простодушный…
Юрий продолжал, как и в детстве, оставаться отзывчивым и добрым малым. Неблагодарность не была ему свойственна ни в какой мере, и потом, уже став так необыкновенно знаменитым, он находил время помнить всех своих старых учительниц, находил слова, чтобы их порадовать, и вообще был прекрасно щедр в течение всей своей короткой жизни на добрые движения души.
Так, райкомовский работник Анатолий Васильевич Медведков, человек в Гжатске недавний, пришлый, вспомнил, к слову, как ездил с Гагариным, уже кандидатом в депутаты Верховного Совета, в соседнюю Сычовку.
Стояла очень снежная зима. Усталый Гагарин вышел боковой дверью из Дома культуры, где только что окончилась его встреча с избирателями, и пробирался по узкой тропке через сквер. И вдруг заприметил поодаль старушку: она тоже спешила на митинг, да опоздала — завязла в сугробе.
Гагарин подобрал полы шинели, шагнул и, черпая ботинками снег, вынес старушку на тропку. "Ах, батюшки! — всполошилась она. — Я ведь хотела космонавта послушать. Неужто ушёл?" — "Нет, бабушка. Это я". Обрадованная старуха стала задавать вопросы. Пока он с ней разговаривал, подвалила толпа из Дома культуры. Он шёл, охотно останавливаясь на каждом шагу, его окружали всё новые люди. Они только что слышали его и видели на трибуне, и всё-таки им было жалко отпускать его.
В этом маленьком происшествии нет ничего примечательного, кроме того, что оно обогатило людские сердца. А если бы Юрий Алексеевич был жив, он бы, наверно, не смог даже припомнить того вечера.
Как быстро меняются города! Люди ещё молоды, полны сил, а дома, словно прошло целое столетие, настроены, перестроены, перекрашены.
Индустриальный техникум из трёхэтажного кирпичного здания губернского толка превратился в серую глыбу современной пятиэтажки. Шершавые, пупырчатые его бока похожи на наждак.
— Вот тут, — говорят мне, — была стена, а здесь раздевалка. И колонны круглые…
Такое ощущение, будто стены то сжимаются, то растягиваются.
Я пытаюсь увидеть эти коридоры и лестницы.
Там, где сейчас библиотека, был раньше класс; на последней парте сидел Гагарин.
За несколько месяцев до полёта старшим лейтенантом он приехал в Саратов и пришёл сюда… "Хочу посидеть за своей партой".
Константин Павлович Турецков, мастер фрезерного дела, сухопарый, уже с обильной проседью, хлопнул его по плечу: "Кто же ты, Юрий, теперь?" — "Лётчик-испытатель". — "А зачем такую трудную и беспокойную профессию выбрал?" Гагарин улыбнулся: "Так другие ведь могут? И я могу".
Турецков отомкнул мне бывшую литейку. Здесь от новеньких станков пахнет свежей масляной краской. Здесь тоже всё изменилось, кроме разве квадратных переплётов стеклянной крыши.
Турецков начинает свой рассказ.
— Мы, мастера, каких учеников запоминали? Или лодырей отчаянных, или выскочек. А Юра стоит себе скромно, спорить не будет… Хоть и был отличным литейщиком, но за любую самую чёрную работу брался.
Юра Гагарин… Юра Гагарин… Каким тёплым пятнышком остался ты в груди многих самых разных людей!
— А вы знаете, что он был капитаном баскетбольной команды? — даже как-то строго вопрошает меня другой мастер, седой Семён Николаевич Романцев. — Ведь Юра был невысокого роста. Самый маленький — и капитан! Почему?
Я этого не знаю.
— Потому, что
