Какие формы приобретала борьба внутри правящего класса? Историки пишут о различных фракциях, группировавшихся вокруг знатных семейств — «партии Сципионов», «партии Метеллов» и т. д., которые, подобно парламентским фракциям, «проталкивали» через сенат и комиции угодные им решения и проводили на выборах своих кандидатов.[48] Однако эта распространенная трактовка вызвала серьезные возражения. Указывалось, что римские политики могли поддерживать хорошие отношения с врагами своих друзей и наоборот; общины могли иметь нескольких патронов, которые враждовали друг с другом; даже члены одной фамилии вовсе не обязательно действовали сообща; предвыборные объединения создавались редко, и кандидаты, судя по источникам, обычно выступали каждый за себя.[49]
Здесь необходимо сделать важные оговорки. То, что родственники могли не поддерживать друг друга в одних случаях, не значит, что они этого не делали в других. Что до предвыборных блоков, то последние возникали, разумеется, чаще, чем их упоминают источники, — слишком многое не дошло до нас. Другое дело, что группы сторонников той или иной точки зрения существовали только до тех пор, пока вопрос, породивший раскол мнений, оставался неразрешенным. Причем если вопрос являлся достаточно важным, ради благоприятного его разрешения члены возникшей группировки могли сотрудничать и в делах второстепенных. Но такое положение отнюдь не было постоянным.[50]
«Золотой век» Римской республики подходил к концу. «Городская община Рима сама взорвала себя своим неестественным расширением».[51] Первое, что бросается в глаза, — непригодность республиканского аппарата для управления покоренными землями. Наместники зачастую грабили вверенные им провинции, почти не опасаясь за последствия. Комиссии присяжных, рассматривавшие в судах дела по закону о вымогательстве (lex de repetundis), как правило, оправдывали обвиняемых — за взятку, по дружбе, по просьбе влиятельного лица, а также помня, что им и самим может выпасть случай нажиться за счет провинциалов.
Однако хотя подобная практика и развращала нравы элиты, все же существованию государства она напрямую не угрожала. Хуже было другое — чем дальше раздвигались границы государства, тем слабее становился контроль сената над полководцами и наместниками провинций. Пока они ограничивались лишь тем, что время от времени вели войны с соседями по собственному усмотрению. Но подобная самостоятельность внушала им мысль о том, что они прекрасно обойдутся и без сената — надо только наладить отношения с солдатами и центурионами. Сделать это было тем проще, что солдаты видели в полководце своего патрона — если он, конечно, хоть как-то заботился о них. Центурионы знали, что в силу незнатного происхождения и бедности им не приходится рассчитывать на серьезную карьеру. Полководец же мог обеспечить им хотя бы скромное состояние и безбедную старость. А если повезет — то и богатство, которое при удаче откроет им путь в сословие всадников. И тогда в сенат попадут если не они сами, то хотя бы их сыновья.
Оставлял желать лучшего и качественный уровень римской армии. Особенно ярко это продемонстрировали войны в Испании.[52] Когда Сципион Эмилиан, один из лучших римских полководцев того времени, прибыл под стены Нуманции, он несколько месяцев безжалостно муштровал распустившихся солдат, но так и не решился бросить их в бой с немногочисленным врагом. К тому же сокращались мобилизационные возможности, ибо безземельных крестьян в армию не брали. Римское крестьянство понемногу разорялось — у кого-то хозяйство приходило в упадок во время долгих походов,[53] у кого-то захватывали землю сильные соседи, кому-то просто не везло. Это не только ослабляло армию, но и обостряло социальную напряженность — ведь обладание землей давало не только средства пропитания, но и обеспечивало более высокий социальный статус. И хотя разорившихся крестьян было сравнительно немного, вряд ли больше нескольких десятков тысяч, их вполне хватило бы, чтобы при подходящих обстоятельствах затеять смуту.
Серьезной проблемой стали отношения Рима с италийскими союзниками. Последние составляли от половины до двух третей римской армии,[54] и, в сущности, именно они завоевывали для римлян ойкумену. Однако, несмотря на это, италийцы не обладали равными с квиритами правами. Конечно, некоторые представители италийской верхушки добились римского или латинского гражданства,[55] но таких было немного. А ведь это открывало счастливчикам или хотя бы их детям при благоприятном стечении обстоятельств дорогу в сенат. Однако дело было не только и, видимо, не столько в карьерных перспективах, которые открывались лишь перед единицами. Наибольшее недовольство, повидимому, вызывало то, что при выводе римлянами колоний в италийские города жители последних лишались значительной (и далеко не худшей) части своих земель, которую отдавали колонистам. Они занимали приниженное положение и на военной службе и вообще больше других страдали от произвола римских властей.[56]
Наконец, недовольны были римские всадники, обладавшие подчас огромными богатствами. Они ссужали сенаторов деньгами, помогали им обойти запреты, мешавшие patres заниматься торговлей и получать от нее немалые барыши. Однако в политике они могли участвовать лишь негласно, как это впоследствии делал друг Цицерона Аттик. В сенат удавалось попасть лишь единицам.
Слишком многое мешало провести масштабные социальные реформы. Прежде всего — консервативное сознание, и не только нобилитета, традиционно отождествлявшегося с государством,[57] но и римлян вообще. Граждане ориентировались прежде всего на обычаи предков, mores maiorum, а те не предусматривали ни равенства в правах квиритов с италийцами, ни активного участия всадников в политической жизни, ни широкой раздачи земли обедневшим простолюдинам. К тому же все это затрагивало вполне конкретные интересы знати и заставило бы ее поделиться благами власти слишком уж со многими.
Отсутствовал и эффективный механизм проведения реформ. Ожидать их от сената, где господствовал нобилитет, не приходилось. Конечно, можно было попробовать обратиться к народному собранию, что и сделали братья Гракхи, а затем Сатурнин, Сульпиций и Цезарь. Однако комиции представляли собой слишком громоздкий механизм для проведения долговременной политики. К тому же они не обеспечивали реформаторам не только длительного пребывания у власти, но даже личной безопасности. Гарантом того и другого могла стать только армия. Но это означало уже не борьбу в рамках закона, а гражданскую войну. Именно ее и начнет герой нашей книги — Луций Корнелий Сулла.
