Я согласился, конечно. Еще 3-4 дня пришлось ждать. Перед этим я был на гелиевом Совещании в Госплане (под председательством Сыромолотова, одного из убийц царской семьи[90]). В этом совещании мне пришлось выступить. Совещание <было> беспорядочное. Я выступил с указанием необходимости снять засекречивание, считая, что это позволяет работать хуже, без критики, и фактически дело не двигается. Как будто и Сыромолотов <меня> поддерживал.
Возвращаясь к куйбышевскому совещанию, я увидел там многих из тех лиц, которые были немного недель тому назад в Госплане. Мое появление произвело сенсацию; но кроме них здесь было много важных чиновников и дельцов, среди которых огромное большинство были евреи, мне незнакомые. Некоторые из них держали себя комично важно. Один из них (фамилию которого не помню) погиб во время воздушной катастрофы — какой-то заместитель наркома. Я здесь защищал ту же точку зрения о необходимости гласности в вопросе о гелии, указывая, что при отсутствии критики работа идет неизбежно ухудшаясь и сводится на нет. В заключительном слове Куйбышев присоединился к моему мнению, но ничего из этого не вышло.
Я помню, что в 1932-1933 <годах>, когда я был за границей, меня поразило в заграничной эмигрантской печати малое влияние, которое в ней занимал голод <в нашей стране>. И близкие мне <люди> этого не сознавали. Иностранные корреспонденты в Москве указали на это много позже.
Перед отъездом из-за границы я получил трогательное прощальное письмо от Фед. Изм. Родичева[91]. Он как бы сознавал, что мы <больше> не увидимся. Не знаю, вывезла ли Ниночка тот архив, который мы оставили у нее в Праге, когда уезжали в Россию, когда она переехала в Америку[92].
Когда мы приехали в Прагу, незадолго перед этим умерла Анастасия Сергеевна Петрункевич — один из наших друзей, наиболее близких и дорогих. Иван Ильич <Петрункевич> умер раньше. Есть его «Записки» (и у меня) интересные[93]. Надеюсь, сохранилась наша переписка с Анастасией Сергеевной. Я думаю — так мне тогда казалось, и я как-то говорил об этом с Иваном Ильичом, — что у Анастасии Сергеевны — эпистолярный талант.
30 мая. Пятница. Узкое.
Вчера — начало сессии Общего Собрания <Академии Наук>.
К моему удивлению, она интересная, хотя организована — в смысле демонстрации — плохо.
Мои глаза и уши явно ухудшились. И меня поразило резкое изменение явное старение — моих сверстников и даже более молодых, чем я: резко постарели, явно сдали за прошлый год академики Ферсман, Прянишников, Шмидт, Бах, Фаворский, Ляпунов, Щербатский и другие.
В самую последнюю минуту — очевидно, <вмешался> Сталин (?)[94] произошло изменение тематики: выдвинуты проблемы организованного срочного поднятия плодородия, урожаев. Уже в толпе, входя в зал, я встретился, мне кажется, с Лискуном[95], которого давно — года два — не видел; он постарел и потолстел. Он мне сказал: «А Ваша Академия поставила наш вопрос — вопрос урожаев». Я спросил: «Что же — совместная работа?» Он сказал: «Да неизвестно — может быть, слияние». Потом я его не видел.
Открывая заседание, Шмидт сказал, что общий плановый доклад сделает Прянишников[96], который подготовился — хотя раньше думал, что не успеет.
Его доклад очень интересен — расчет на 15 лет; в основе — <упор> на скотоводство (навоз) и на химизацию. Для меня ясно, что это — если осуществить — будет иметь решающее <значение>. Точки над i поставил Варга[97]: через 15 лет — даровой хлеб для всех граждан. Он указал и на огромное политическое значение этого достижения. На меня это произвело огромное впечатление. Возражал Прянишникову Лысенко — очень мало и слабо, против клевера.
Но я решил двинуть радиевое удобрение — надо переговорить с Виноградовым, Барановым[98], Хлопиным. Надо попытаться поставить этот вопрос реально — как задачу дня.
Был доклад Бу...[99], внешне небезынтересный, но весь проникнутый фальшью и всем официальным лакейством. Понимаю отношение Прянишникова к этому ученику Вильямса[100].
Для меня очень интересны <были> разговоры с Николаем Дмитриевичем Папалекси[101]. Он, с которым вместе ездили на заседание, <говорили> о космической пыли, ионосфере. Надо привлечь его в Метеоритный Комитет.
31 мая. Узкое.
Малая Советская Энциклопедия. 2-ое изд. Том 2-ой. Москва. ОГИЗ. 1934 г. Стр. 375:
«Вернадский В. И. (Род. 1863) — академик, минералог, геохимик и кристаллограф, один из основателей новой научной дисциплины — геохимии и генетической школы в минералогии. Наиболее крупные работы В.: «Опыт описательной минералогии», «Очерки геохимии», «Биосфера», «История минералов земной коры» и др. Участвовал в борьбе высшей школы со старым режимом. По своему мировоззрению — сторонник идеалистической философии. В научных работах В. проводит идеи «нейтрализма» науки, выступает в защиту религии, мистики, исконности жизни и живой материи и ряда виталистических антиматериалистических концепций, отрицая материалистическую диалектику».
Мне говорил С. Ф. Ольденбург, что биографический очерк, составленный в Большой Энциклопедии А. Е. Ферсманом, явился одним из инкриминируемых, когда была в 1930-х годах изменена редакция Большой Энциклопедии.
Мое выступление в защиту религии: я ставлю или ставил сознательно на равное место философию, науку, религию. Это раздражает. Как-то Лузин[102] мне предложил вопрос — религиозен ли я? Я ответил положительно. Но я не вижу <в мире> проявлений Бога и думаю, что это представление вошло в человечество не научным путем и явилось следствием неправильного толкования окружающей нас природы (биосферы и видимого и ощутимого космоса). Элемент веры есть и в большевизме. Мистика мне чужда, но я сознаю, что нам неизвестны огромные области сознания, доступные, однако, до конца научному, поколениями длящемуся исканию. Я давно не христианин и все высказывания диалектиков-материалистов считаю в значительной мере «религией» философской, но для меня ясно противоречащей даже современной науке. «Сознание» — «мысль» — в атомистическом аспекте связано с определенными изотопами. Метампсихоз[103] в этом отношении — дальше идти нельзя пока допустим, но едва ли можно думать, что личность <после смерти> сохраняется. Гилозоистический пантеизм, может быть, одна из форм будущих религиозно-философских исканий. От витализма я так же далек, как от материализма. Думаю, что живое отличается от мертвого другим состоянием пространства. Это все доступно научному исканию. Может быть, наибольшее понимание дает для отдельного человека не наука его времени, а мир звуков музыка.
1 июня. Воскресенье. Узкое.
29-31 мая Общее Собрание Академии Наук, в котором подняты общие вопросы, частию заставившие меня задуматься над темами работы своей и Лаборатории и выступить принципиально, что я делаю редко. В этой сессии подняты основные вопросы — и научно-государственные, и вопросы организации самой Академии.
