Теперь «Эйра» очутилась в хвосте, и я сказал себе, что надо принимать меры. Но едва я стал отдавать риф, как со мной поравнялся катер с наблюдателями, и я увидел приветственно махавшего мне Криса Брэшера. Надо показать себя бодрячком.
— Хорошо, что гонка длинная, Крис!
Я постарался крикнуть это с самым небрежным видом, на какой только был способен. В действительности на душе у меня было отвратительно, я нервничал, чего-то боялся. Хоть бы никто этого не заметил… С полным гротом «Эйра» прибавила ход, и к тому времени, как мы вышли за мол, я сравнялся с Дэвидом и Блонди, хотя «Шутник» был на ветре.
Оба фолькбота и «Добродетель» были примерно равносильны. «Шутник» нёс полные паруса и шёл хорошо, как будто чуть круче к ветру, чем остальные две яхты. «Эйра» тоже работала неплохо, я немного отпустил грот и кливер, чтобы ход был быстрее, чем у соперников. Вскоре мы уже удалились в море на несколько миль, причём «Джипси Мот» вырвалась далеко вперёд, лишь белый парус мелькал иногда на гребне. Суша нас больше не прикрывала, и волнение усилилось, свежий вест вместе с сильным отливным течением основательно изрыли море. Я наладил рулевой автомат и отправился вниз что-нибудь выпить. Качка была изрядная, а тут ещё это несварение желудка (или попросту страх?), меня подташнивало, и вообще я чувствовал себя паршиво. Во рту пересохло, поэтому я ограничился стаканом лимонного сока с водой и вернулся на палубу. Там летела водяная пыль, и яхта, идя круто к ветру правым галсом, сильно кренилась, так что релинг временами скрывался под водой. Условия были как раз такие, каких я надеялся избежать в начале гонки. Британские острова захватила область пониженного давления, над Ла-Маншем и к западу от островов дул свежий до сильного зюйд-вест.
Всякий одиночный переход очень сложная задача. Одиночное плавание через Атлантический океан тем более серьёзное предприятие, даже самый храбрый человек задумается над ожидающими его опасностями, во всяком случае, ощутит некоторое беспокойство. Начало первых трансатлантических гонок одиночек вымотало из меня всю душу. Я проклинал недобрую погоду, лучше бы стихии вели себя более сдержанно.
Ветер был ровный, и мы вышли, лавируя, в Ла-Манш скулой к волне. В час дня на траверзе с правого борта, примерно в полутора милях, появился маяк Эддистоун; берег Англии уже пропал. Я всё время следил одним глазом за Дэвидом и Блонди и заметил, что «Главная добродетель» настигает меня, неся большой коричневый генуэзский стаксель. Яхта мчалась, будто поезд, рассекая гребни и шлёпаясь в ложбины. Очевидно, Дэвиду тоже не хотелось быть последним. Через полчаса после того, как мы прошли траверз Эддистоуна, я снова поглядел назад. «Шутник» был примерно в миле от меня, ближе к ветру. Дэвид шёл прямо за моей кормой, но его яхта как-то изменилась с виду, что-то произошло с её силуэтом. Я достал бинокль и стал водить им, силясь удержать в поле зрения «Главную добродетель».
Мы по-прежнему шли круто к ветру, с сильным креном переваливая через встречную волну, и солёные брызги затрудняли пользование биноклем, поэтому целая вечность понадобилась, чтобы убедиться в том, что я заподозрил с первого взгляда. «Главная добродетель» потеряла часть мачты.
— Господи, стеньга обломилась!
Ветер унёс слова, которые я непроизвольно выкрикнул. На секунду в моей душе возникла нехорошая мысль, но я поспешил прогнать это порождение низости.
— Бедняга Дэвид, надо же как не повезло.
В бинокль я видел, что его мачта переломилась как раз над оковками и верхняя половина беспорядочно болталась, удерживаемая вантами и окутанная стакселем. С минуту я размышлял над тем, стоит ли повернуть и предложить ему свою помощь. Взвесив всё, я заключил, что вряд ли смогу для него что-либо сделать. К тому же Дэвид двигался по палубе, явно целый и невредимый, и моя тревога поумерилась. Продолжая наблюдать за качающейся на волнах пострадавшей яхтой, которая быстро уходила назад, я увидел, как «Шутник» изменил курс, уменьшил парусность и лёг в дрейф рядом с Дэвидом. (Молодец, старина Блонди!) Конечно, Хазлер тоже был бессилен ему помочь, но меня порадовала такая верность кодексу чести. В несколько минут обе яхты пропали из виду, однако в мыслях я, конечно, был вместе с моими товарищами.
Это происшествие встряхнуло меня в минуту, когда я был готов совсем распустить нюни, что уж никак не годится, когда идёшь один на маленьком судне. Обидная неудача Дэвида, естественно, ничего не изменила в моём положении, и я по-прежнему с тревогой думал о предстоящей задаче, но если до сих пор я чувствовал себя каким-то огорошенным, жалким, пришибленным, как это бывает с эмоциональными людьми вроде меня, когда перед ними стоит гнетущая череда трудных проблем, то теперь унынию пришёл конец. Ведь и со мной могло случиться то же самое. Жизнь штука серьёзная, она спуска не даёт. Чем была вызвана авария? Несомненно, яхта несла излишек парусины, да Дэвид ещё неудачно пошёл на гребень, возможно, свалился с него, и мачта не выдержала толчка. Не рискую ли я совершить такой же ляпсус? Как поживают винтовые талрепы и штаги? Вялость как рукой сняло, я остро чувствовал свою ответственность перед яхтой. Наше сотрудничество — для того, чтобы оказаться успешным, должно быть честным и долгим. События последних десяти минут нагляднее наглядного показали, что я нуждался в уроке. Усвоив его, я в то время осознал, что Дэвиду ещё повезло. Куда горше было бы испытать такой удар посреди Атлантического океана.
Сгоряча я совсем позабыл бросить в воду вертушку лага. Теперь я поспешил выполнить эту несложную процедуру, причём подогнал показания, чтобы они отвечали нулю на траверзе Эддистоуна. Одно из маленьких преимуществ одиночного плавания заключается в том, что вы можете позволить себе такой трюк, и никто об этом не узнает. Потом я спустился вниз и сделал запись в журнале.
13.00. Маяк Эддистоун на траверзе с правого борта. 1,5 мили. Мы отбыли.
Кое-что не так просто, как выглядит на первый взгляд.Первая ночь самых первых трансатлантических гонок одиночек окутала сумраком события истекшего дня. И слава богу. Начало было не очень хорошим — дурная погода, один из четверых участников вышел из строя, во всяком случае, временно. Но так или иначе, мы стартовали. Я продолжал вести «Эйру» круто к ветру правым галсом, вернее — её вело автоматическое устройство, я же пошёл вниз отдыхать, только каждые десять минут, как чертик на пружине, высовывал голову из люка, проверяя, не пересекаем ли мы чей-нибудь курс. Я сбросил клеенчатую робу, обмотал шею сухим полотенцем, чтобы защитить кожу от мокрого воротника рубахи, и стоя влез поглубже в спальный мешок. В ближайшие ночные часы нечего было и думать о сне. Мы шли по Ла-Маншу, предстояло не раз пересекать пути оживлённого судоходства, здесь только дурак позволил бы себе ложиться. Но я озяб, а мягкий шёлковый кокон сулил тепло моим конечностям. Да если бы и не вахта, всё равно уснуть было невозможно. Хотя в прошлую ночь я всего часа на три сомкнул глаза и с утра ощущал нечто весьма похожее на похмелье, я не уснул бы, даже если бы мне посулили пенсию.
