Так вот записи эти у меня копились и ждали своего часа. Тем временем нам пришла идея нестандартного углубления изучения английского языка. Я подъехал в редакцию газеты “Ленинградский университет” и попросил поместить в ней такое объявление: “Семья примет на две-четыре недели студентку или аспирантку из Великобритании или США на бесплатной основе. Bed&Breakfast. Free of charge!”. Дал номер домашнего телефона.
На том, что принимать мы будем девочек, а не мальчиков, настояла жена. “На парней, — сказала она, — не наготовишься, а девчонки едят как птички” (это она судила по нашей дочке). Дочке было в те годы четырнадцать лет, а сыну шесть. Уже через пару дней начались звонки. На встречи выезжала жена, проводила тщательный осмотр. Ей было главное, чтобы у девушки была аккуратная одежда, не было перебора с косметикой и чтобы не курила.
За два года у нас останавливалось на период от двух недель до двух месяцев четырнадцать человек. Некоторые даже по несколько раз. Это не считая тех, кто заходил к нам в гости из приятелей или приятельниц наших постоялиц. Зато английским языком мы были наполнены с самого утра и до позднего вечера. Как правило, у нас жили студентки-славистки. Мы им помогали выполнять задания по русскому языку, объясняя, например, что означает:
Ты волна моя, волна,
Ты гуллива и вольна...
Этот период пришелся на 91–93 годы. Думаю, что не надо пересказывать, какие события происходили у нас в стране в то время. Нашим студенткам постоянно звонили родители, беспокоясь за ситуацию и волнуясь за своих детей. Если они их не заставали дома, то разговор по телефону шел с нами. Так что каждый день у нас была постоянная языковая практика.
В это же время к нам в университет приехал американский профессор Майкл Стенли. Он читал полугодовой курс лекций и проводил практические занятия по теме “Business Communication”.
Кроме дальнейшего углубления в изучение английского языка, мы узнавали много интересного о психологии делового общения, о технике ведения переговоров. В те годы у нас почти еще никто не использовал термин “Public Relations”, тем более понятие “пиар”. Кстати, и сейчас далеко не все знают, что это просто английские названия двух букв латинского алфавита, а уверены, что это какое-то французское слово, наподобие “бонсуар”, “оревуар” и т. п.
* * *
Как-то, играя с детьми, я задумался, как пробудить их интерес к изучению английского языка. Ответ пришел неожиданно. Дети постоянно покупали жевачку, в пачке которой был “сюрпризик” — очень яркая картинка с надписью “Love is...”, и дальше шла картинка, иллюстрирующая, что такое любовь. Картинки были совершено невинные: любовь — это... подарить девочке мороженое, отогнать злую собаку, заступиться за нее на улице и т. д.
Дети собирали эти картинки, а я разнообразил варианты ответов с комментариями на английском. А потом мне пришла мысль: “А почему бы не иллюстрировать анекдоты на английском?” Идея старая как мир — сделать комиксы, но сделать их тематическими, совместив с разговорниками. То есть на одной стороне разговорничек по теме, скажем, ресторана, а на другой — комикс по ресторанной тематике. Причем сделать это в форме книжных закладок!
Я сделал три таких пробных образца и поехал по типографиям. Нужна была очень плотная бумага, типа той, из которой делают игральные карты. Объехал десяток подобных организаций, и вдруг — удача!
На комбинате цветной печати изготовляли крупноформатные репродукции с видами Петергофа. И у них оставались по бокам листов длинные узкие припуски. Их потом обрезали и сжигали. Так вот появилась идея печатать наши книжные закладки за один проход с основной работой типографии, а потом срезать их — и закладки готовы! Для этого требовалось лишь немного дополнительной краски, а бумага практически доставалсь даром!
Напечатали нам для начала 300 тысяч таких комплектов. Мы поставили цену: 90 копеек. Моментально все было распродано. Тогда сделали еще допечатку — снова 300 тысяч, но уже решили продавать их по рублю пятьдесят. И тут, как обычно, жадность фраера сгубила! Кончилась допечатка видов Петергофа, значит, кончились и наши закладки.
Самое забавное — это то, что у нас дома этих комплектов лежало штук сто для подарков. Тем не менее ничего не подозревавшие одноклассники дарили дочке чуть не каждый день по такому же набору, которые они покупали в киосках Союзпечати, в книжных магазинах. Они же понятия не имели о том, что ее папа как раз их и разработал.
Шел 1991 год.
* * *
Еще в 1987 году меня направили преподавать в Гвинею, в университет Конакри. Помню, как представитель министерства уже в самой столице Гвинеи меня подробно расспрашивал, что там за перестройка происходит в СССР. Я ему взахлеб рассказывал обо всех новостях. Он слушал нахмурившись, потом сказал мне:
— Вы обо всем этом нашим преподавателям не рассказывайте. Не надо их... развращать.
Дело было в том, что тут среди наших преподавателей он был царь и бог. Без его разрешения нельзя было съездить в центр города, выезжать туда можно было только, как минимум, по трое. Перед всеми советскими праздниками были режимные дни, то есть в городе вообще нельзя было появляться.
Меня же поселили не в преподавательский дом, а в гостиницу прямо на берегу океана. Шведский стол, номер за 180 долларов в сутки. All inclusive, то есть ешь и пей от пуза хоть целый день. Свободное общение с кем хочешь и где хочешь и свободный выезд в любое место в городе. Правда, совесть, когда я поедал все эти разносолы французской кухни, все эти “саляд кафе де Пари”, “канар доместик”, “пуле роти”, все время напоминала мне, как мы всей семьей в Питере, славном городе трех революций, стояли темным осенним вечером за ячневой крупой, которую тоже давали только по талонам. А дежурным блюдом у нас тогда были мочёнки: нарежешь батон за 13 копеек, обмакнешь в молоко — и на горячую сковородку, обильно политую подсолнечным маслом. Красота!
Из разговоров в конакрийском университете с нашими преподавателями-русистами я узнал, что интерес к изучению русского языка в Африке резко упал. Уроки русского языка в школах отменили. Многих преподавателей просто отправляют домой. И тут-то я вспомнил, что большинство студентов-иностранцев в наших вузах — это африканцы. Их до вуза в течение целого года доучивают русскому языку с учетом того, что русский они изучали еще в школе. Но раз сейчас ситуация так кардинально изменилась, то кто же к нам тогда поедет учиться?
И тут мне пришла в голову идея: а почему бы их у нас обучать не на русском, а на английском или французском языках? Ведь у нас полно преподавателей, имеющих опыт работы за рубежом. Вернувшись в Ленинград, я все это тщательно обдумал, составил план и направил все бумаги в мэрию Петербурга. Через пару дней мне позвонили оттуда и предложили зайти для беседы. Я приоделся и пошел в Смольный. Принял меня заместитель Собчака по науке и образованию. Очень интеллигентный мужчина, к тому же свободно говорящий по-французски. Идея эта ему в высшей степени показалась привлекательной. Вопрос упирался только в финансирование. Денег у них, как всегда, не было.
