Репутация Уотли как музыкального педагога имела национальный масштаб, и когда таким бэндлидерам, как Лайонел Хэмптон, Луи Армстронг и Дюк Эллингтон были нужны музыканты, они обращались к нему. Его влияние было особенно сильно в чёрных государственных университетах, Алабамском Государственном Педагогическом Колледже и Алабамском Сельскохозяйственно-Механическом Университете — там его рекомендации было достаточно, чтобы студент получил стипендию. В институтах для чёрных танцевальные оркестры обычно были средством зарабатывания денег для института, и некоторые такие оркестры были столь популярны и так часто ездили на гастроли, что студентам редко приходилось бывать в аудиториях. Самым знаменитым студенческим оркестром Алабамы был 'Bama State Collegians', однажды превратившийся в Оркестр Эрскина Хокинса — ансамбль, особенно популярный в среде чёрных танцоров в 30-е и 40-е годы. Бывало, что оркестр Хокинса приобретал огромный размер по меркам того времени — до десяти медных и шести саксофонов — и он установил стандарт для алабамских ансамблей, угодив вкусу танцоров своими хорошо отрепетированными и ярко сыгранными инструментальными композициями — например, "After Hours" Эвери Пэрриша, песни настолько популярной, что однажды она (полушутливо) была предложена в качестве замены "Raise Every Voice And Sing" — национального негритянского гимна.
В 1929 г. Герман поступил в Высшую Промышленную Школу — единственное учебное заведение «второй ступени» для чёрных в Бирмингеме, и самое большое в Соединённых Штатах. Он быстро обогнал остальных в своём классе, получая отличные оценки по всем предметам (по всем, кроме «Бизнеса»; по этому предмету он получил «удовлетворительно»), его характеристики были полны таких комментариев, как «блестяще» и «большие способности» (этот термин с годами потерял большую часть своей силы, но когда-то применялся только к самым лучшим). Большинство его одноклассников знали о нём лишь то, что он тихо существует где-то с краю. Однако 13 марта 1931 г. он на некоторое время «вышел на поверхность» в качестве репортёра на первой странице студенческой газеты The Industrial High School Record. В статье, озаглавленной «Ценность идеальной темы в докладе старосты Макса Уорделла», Герман дал пышное описание выступления на студенческом собрании, состоявшемся месяцем ранее. Смысл выступления Уорделла заключался в поиске мотивации; он говорил о важности характера и необходимости установления высоких идеалов. На Германа произвели большое впечатление истории, которыми Уорделл подкреплял свои аргументы, и он с энтузиазмом пересказывал их:
Один человек переправлялся через реку на пароме. Он спросил паромщика: «Ты знаешь что-нибудь из биологии?» «Нет», — отвечал паромщик.
«Тогда», — сказал человек, — «ты упустил четверть своей жизни.» Через какое-то время он спросил: «А об астрономии что-нибудь знаешь?»
«Нет», — отвечал паромщик.
«Тогда ты упустил половину своей жизни.»
Потом он опять задал вопрос: «Ты знаешь что-нибудь о математике?»
«Нет», — отвечал паромщик.
«Тогда ты упустил три четверти своей жизни.»
Внезапно паром перевернулся.
«Ты знаешь что-нибудь о плавании?» — крикнул паромщик.
«Нет», — ответил человек.
«Тогда», — злорадно заметил паромщик, — «ты упустил всю свою жизнь.»
В другой истории Уорделла речь шла о неком древнем короле:
Как-то раз король, которому опротивели его мудрецы, попросил художника нарисовать ему портрет совершенного человека. Художник сделал, что от него требовалось, и тут же понёс картину королю. Король взял её, повесил у себя в комнате и каждый день на неё смотрел.
Однажды он заметил в картине нечто любопытное, нечто знакомое. Тогда он глубоко сосредоточился и обнаружил, что лоб принадлежал одному из его мудрецов, глаза — ребёнку, а рот — его жене. Таким образом он пришёл к следующему выводу: никто не совершенен, совершенный смертный мог бы получиться только из всех нас.
Третья история привела Германа к пониманию того, что о чём ты думаешь, тем ты и становишься: «Превратим природу в сплошной блеск и красоту, ибо человек есть то, о чём он мыслит в глубине сердца.» Оратор завершил речь своим личным кредо: «всегда помнить о моём долге перед моим Богом; слушать его голос, не слышать ничьего другого зова и каждый день подниматься выше с мудрым чувством жизни и любви.» Герман закончил статью следующим замечанием: «Я вошёл в аудиторию практически равнодушным, потому что никогда раньше не слышал его лекций. Я вышел совершенно другим — или, лучше сказать, «возвеличенным».»
Тут был материал, которому было суждено вновь и вновь возникать в будущей жизни Германа: природа истинного знания, возможность совершенства в человечестве, сила духа, правильное отношение к Богу — но, что характерно, он возникал с другими, извращёнными выводами.
В школе он был известен постоянным чтением серьёзных книг — именно это запомнили в нём его дожившие до наших дней однокашники. Из их слов вырисовывается практически легендарный образ: он читал стоя в очереди, сидя в трамвае, перед репетициями, за едой. И как только он заканчивал читать книгу, он начинал задавать людям вопросы, основанные на её содержании; если ответа не было, начинал рассказывать то, что только что прочитал. В этих воспоминаниях слышится истинное восхищение, потому что серьёзное чтение для чёрного в Бирмингеме можно было назвать подвигом: во время Депрессии книги стали большинству людей не по карману. Кроме того, библиотеки были сегрегированы, и для того, чтобы воспользоваться Бирмингемской Публичной Библиотекой, нужно было заходить с чёрного хода, звонить и надеяться, что какой-нибудь чёрный работник сунет тебе книгу за дверь. Тем не менее он читал невероятно много: романы, поэзию, фантастику, мировую историю, религиозные трактаты, научно-популярные журналы и комиксы, книги по искусству и описания путешествий. Он проникал в научно-технический отдел публичной библиотеки (а в те времена там был большой выбор книг о психических феноменах и оккультизме), а в масонской библиотеке для цветных находил литературу о достижениях негритянской расы и фундаментальные труды о мистическо-библейских основах масонства.
Поскольку Герман был пианистом, умеющим читать музыку с листа, он сразу же стал членом школьного оркестра, игравшего репертуар из классических и салонных фаворитов в начале и конце собраний. Каждый день после занятий он репетировал в оркестровом зале и уходил, только чтобы попасть домой до темноты.
В то время белые музыканты ещё не заменили чёрных в игре для изысканного белого общества, и к началу 30-х у Уотли было несколько ансамблей за пределами школы — все они были особенно активны летом, когда студенты могли свободно разъезжать. Сливки из них были собраны в Sax-o-Society Orchestra (позже переименованном в Vibra-Cathedral Orchestra), который играл в основном в загородных клубах и на прочих общественных мероприятиях белых, хорошо одевался и ездил в лимузинах «Кадиллак». Именно в этом составе и начал работать Герман в качестве профессионального музыканта — это было на последнем курсе; он замещал постоянного пианиста Керли Пэрриша, брата Эвери. Большинство фортепьянных партий в бирмингемских танцевальных ансамблей исполняли женщины, но трое игравших для Уотли — братья Пэрриш и Герман Блаунт — были исключениями из правила. Хотя Герман часто возмущался утверждениями Уотли о том, что всё можно делать лишь единственным образом, он гордился тем, что был единственным учащимся среди участников этого ансамбля.
