«Душа, и ты не спасена…»[84]
Душа, и ты не спасена…
Бегут, меняясь, времена —
Бессмысленная скоротечность…
И сквозь тебя и над тобой
Размеренностью роковой
Густая проплывает вечность…
Глухая, глупая, тебе ль
Понять единственную цель?
Здесь нет начал, ни окончаний,
И годы пронесут сквозь мир
Твой терпкий миг, твой редкий пир,
Не тронув лишь воспоминаний…
Так прихотливая река,
Скользя, упорствуя века,
Уносит скал нагроможденье,
Но смыть не сможет никогда
Живое зеркало — вода
Простого лика отраженье.
Она струится и бежит,
А человек над ней стоит,
Вниз головой другой мечтает…
И — чудо — сквозь него плывет
Колода крепкая и плот,
А он и места не меняет…
«Мечту преследую упорно…»[85]
Мечту преследую упорно,
Она преследует меня.
А с неба золотые зерна,
Соболезнующе звеня.
Параболической дугою
Срываясь, падают во мгле,
Но исступленные ногою
Топчу я звезды на земле.
И утомившись от погони,
Я опечаленный стою,
И жжет огонь мои ладони,
Сжигает голову мою….
Не так ли, хвост поймать желая,
Собака вертится волчком,
И мух докучливая стая
Над мокрым вьется языком…
Спокоен я. Ничто уже
Не соблазнит и не наскучит.
Иду по медленной меже,
Где Некий говорит и учит.
Мне равновесие дано
Совместно с прочими дарами,
Живу, как жить мне суждено,
И не юродствую стихами.
И слышу — голос вышины
Мне отпускает прегрешенья…
Там взвешены и сочтены
И богохульства и моленья.
Переплетаются во мне
Глухие звуки и молчанья.
Душа — на ледяном огне
Успокоительного знанья…
«Золотой монетой платит…»[86]
Золотой монетой платит
Времени — ростовщику,
Только золота не хватит,
Не потрафит старику.
Приготовилась ко смерти,
Успокоилась она
И руками в небе чертит
Расставанья письмена.
Отбывающей к покою,
Примиренною, без сил —
Любим мы ее такою,
Я всегда ее любил.
…Отошла. И вот над нами
Ветер воет, снег идет,
Словно белыми стихами
Лира снежная поет…
Высоко вздетою стрелой
Он угрожает небосводу.
Он держит, гордый и прямой,
В повиновении природу…
Гроза ли потрясает дом,
Разят ли молнии кругом —
Спокойно внемлешь ты невзгоде —
Он в землю молнии отводит.
Но берегись, в тупой гордыне,
Душа застывшая моя,
Иное бедствие нахлынет,
Иное полымя, грозя,
Гремит все ближе с каждым годом…
Страшна рокочущая речь —
И не земным громоотводам
Тебя от смерти уберечь.
…Пока сама стрелой не станешь,
Направленною к небесам,
Пока не долетишь до грани,
Где оправданье чудесам…
«О самом скрытом, о самом темном…»[88]
О самом скрытом, о самом темном,
До исступления, до немоты…
О том подонном, о том огромном,
Что я почуял, что чуешь ты…
Об этом только. Всегда об этом…
Я опрокинул в себя глаза.
В единоборстве души со светом
Не умирает моя гроза…
…А! Ты думаешь — там пусто,
Никого и ничего…
И ни шороха, ни хруста,
Неживо и немертво…
А! Ты веришь: он спокоен,
Ничего, что он поэт,
Он на лад иной настроен,
Принимает «да» и «нет»…
О мой глупый друг, упрямый,
Ты не знаешь, слеп и скуп, —
Дна не видно этой ямы,
Слово брошенное — труп…
— Утихаю, умолкаю,
Обрываю эту нить…
— Я самым тайным живу, сгораю
И научаюсь не говорить…
«Я спать хочу. И вот слетает сон…»[89]
Я спать хочу. И вот слетает сон.
Теряю вес. И становлюсь душою.
И я лечу на мировой балкон,
Построенный высоко над землею.
Там в тишине над трудным чертежом
Склонился старый, утомленный зодчий…
И я лечу, я вьюсь вокруг, кругом
И набожно его целую очи.
Он Мастер мира. Там на небе Он
Грустит о неудавшемся твореньи.
И счастлив я принесть земли поклон
За жизнь, за смерть и за восторг служенья…
«Я знаю — смерти боятся…»[90]
Я знаю — смерти боятся
Те, кто не видят снов…
Отчего же мне ангелы снятся,
Слетевшие с облаков?
Вот комнату наполняют,
Подымают и шум, и гам,
И танцуют, и напевают,
Подражают моим стихам…
Они теплые и живые,
Белоснежные и с огнем…
Отливают глаза голубые
Ослепительно-ясным днем…
Вот они меня подымают,
Украшают цветами лоб
И целуют, и закрывают
Осторожно в хрустальный гроб.
А потом, кружа, улетая,
Так легко уносят его
До седьмого неба, до рая,
До того, что земля — ничего…
«Должно быть, есть в душе земной…»[91]