«Атлант» уж точно не укрепил в Бруке израильское самосознание. «Израиль маленький, — сказал он, — там всюду — родня, возможности ограничены, там тесно, ужасно тесно. После того как я прочитал „Атланта“, мне стало ясно, как-то отчетливо понятно, что живем мы один раз, и мой нравственный долг — в том, чтобы моя жизнь прошла как можно лучше».
Он стал особенно чувствителен к главным проблемам страны, которые сводились к усиленному давлению со стороны правительства и отношению к жизни самих израильтян. Они попросту были чрезмерными альтруистами. Они хотели помогать другим, были готовы жертвовать собой ради народа. Это вечная проблема иудейского государства. «Кто безоговорочно считается в Израиле героями? Люди, жертвующие собой ради группы. Люди, отдавшие свою жизнь за других. Идеология Израиля — в том, чтобы жертвовать некоторыми ради всех. И вся мифология — не израильская, а иудейская — об этом. Не о борьбе, не о нескольких сражениях, а о нескольких жертвоприношениях».
Я был удивлен (приятно удивлен), услышав такое от Брука. Мне уже порядком поднадоели логические обоснования, к которым рэндианцы прибегали, оправдывая объективистский взгляд на альтруизм, в особенности когда дело касалось патриотических подвигов. Требуется недюжинная смекалка, чтобы взять быка за рога и отказать в уважении людям, отдавшим жизнь за свою страну. Все американские школьники знают историю Натана Хейла, разведчика времен Войны за независимость, который сказал перед тем, как его повесили англичане: «Я жалею только, что у меня всего одна жизнь, которую я могу отдать за мою страну». Подобного рода чувства никак нельзя оставить без внимания.
Обычно объективисты с этим осторожничают. В День памяти 2006 года Алекс Эпштейн из Института Айн Рэнд высказался в одной газете в том духе, что солдаты Соединенных Штатов не «приносили себя в жертву ради высокой цели. Когда Америке угрожает настоящая опасность, она угрожает всем нам и нашим близким, в том числе и солдатам».[223] По сравнению с подобными заявлениями откровенное признание Бруком собственного эгоизма было подобно глотку свежей воды.
«Она прорастает в тебе, — сказал он о своей родине. — Ты — часть племени.
И ты обязан своему племени. Благородство и высокая нравственность ассоциируются с самопожертвованием во имя племени». А разве здесь — не то же самое, спросил я. Ведь в США мы тоже отмечаем День памяти. «Ага, выезжаем за город на пикник, — возразил Брук. — Ав Израиле полагается скорбеть». Судя по тому, как он это описал, бремя тяжкое. Никакого пива. Никакого бейсбола. «Все песни по радио — о жертвоприношении, музыка Йом Ха-Зикарона. Все эти песни я знаю наизусть, потому что всю эту патриотическую чушь в Израиле в тебя вбивают с самого рождения. Ты заучиваешь все песни наизусть, и все эти песни, между прочим, — о жертвоприношении, потерях и величии».
«Это — вопрос мотивации, — продолжал он. — Мотивация может быть разная: либо чувство долга, либо бескорыстие. Тогда я думал, это — самопожертвование. Теперь я не верю в самопожертвование». Я так и представляю себе солдата-объективиста, который старательно анализирует свои мотивы, получив приказ наступать на вражеские позиции. «Но, сержант, — может сказать он, словно прилежный ученик Станиславского, — какой должна быть моя мотивация? Вы просите меня сделать это во имя того, во что я верю, или же ждете, что я принесу себя в жертву ради государства?» Это было бы поле битвы на новый лад, эгоистической битвы. Никто из солдат больше не накрывает своим телом гранаты, чтобы спасти от гибели товарищей, — уж точно не на том поле боя, где воюют объективисты. Я вижу, как в мире объективистов выдирают страницы из учебников истории со всеми рассказами о героях, награжденных посмертно, и заменяют их новыми героями: эгоистичными, алчными, не желающими жертвовать собой Квислингами и Петенами.
Рэнд открыла Бруку глаза на порочность самопожертвования и на повсеместное присутствие правительства в жизни Израиля, и теперь Брук всюду видел тяжелую длань государства, «сдерживающего свободу на каждом углу». Он прочитал все книги Рэнд, какие нашел, и просил отца привозить ему издания из-за границы. «Я не сознавал, что существует целое движение, что кто-то кроме меня тоже читает эти книги», — сказал он. И только в 1980 году он познакомился с другими объективистами из Израиля через либертарианскую партию, которая находилась под мощным влиянием Рэнд и выдвигала своих кандидатов на национальные выборы. Они не получили в Кнессете ни одного места. Партия еще просуществовала некоторое время, а затем самораспустилась. Израиль был не готов принять Айн Рэнд.
Брук же, совершенно точно, был к этому готов, но в восемнадцать он стал жертвой обычного для Израиля ущемления свободы и отправился в армию. Он был сержантом в военной разведке, выполнял задания, не требующие особенной квалификации: например, анализировал цели на вражеских территориях. Отслужив, он стал изучать гражданское строительство в Технионе, Израильском технологическом институте, а потом, в 1987 году, уехал в США учиться в аспирантуре. Он стал изучать финансы. Его манила Уолл-стрит, и в конце 1990-х годов он вместе с однокашником по финансовому колледжу основал компанию «BH Equity Research», которая обслуживала хедж-фонды, но в итоге превратилась в частный инвестиционный фонд, обеспечивающий компании стартовым капиталом.
Брук влился в объективистское движение почти с того самого момента, как сошел с самолета. Он участвовал в двухнедельной конференции объективистов, пока учился в Техасском университете. Тамони познакомился с Майклом Берлинером, соучредителем Института Айн Рэнд, и с другим соучредителем, Леонардом Пейкоффом, и с прочими светилами объективизма. В Остине он связался с местными объективистами, вместе с несколькими техасцами основал группу поклонников Рэнд. Он утомил меня перечислением семинаров и конференций, которые успел организовать за несколько лет, в числе которых был и объективистский круиз по греческим островам («на паршивом суденышке»). Столь активная организаторская деятельность укрепила доверие к нему со стороны движения объективистов, и летом 1999 года, когда Берлинер ушел на покой, Бруку предложили руководить Институтом Айн Рэнд. К своим обязанностям в качестве нового руководителя он приступил только через год. Он по-прежнему работал в «BH Equity», но, по его собственному признанию, тратил на это не больше десяти часов в неделю против шестидесяти, которые тратил на институт. Это похоже на правду, судя по тому, как часто Брук появляется на публике и читает лекции.
Самое выдающееся достижение Брука — во всяком случае, с точки зрения правых политиков — это его примирение с либертарианцами. Официальная позиция объективистов по отношению к либертарианцам за годы изменилась с тотального неприятия на радушное сотрудничество. По крайней мере, так кажется со стороны. Однако, по мнению Брука, позиция объективистов не сдвинулась ни на йоту. «Изменилось либертарианство, — сказал он. — Подозреваю — меня там не было, в 1980-х годах я не сознавал всего этого, — Мюррей Ротбард был еще жив, и они были гораздо более сплоченными. Во всяком случае, их интеллектуалы были гораздо активнее, анархистские и антиамериканские настроения были гораздо сильнее». Либертарианцы, сказал он, раскололись. Они стали совсем разными и больше не представляют собой целостного движения. Отношение объективистов к либертарианской партии изменилось. «Мы не хотим иметь с ними никаких дел», — сказал он.
