Здесь я хочу рассказать лишь об одной из таких встреч летом 1959 года, в дни работы III съезда писателей СССР. По просьбе вновь созданной редколлегии "Литературной газеты" я написал об этой встрече очерк; в сокращении он тогда же и был напечатан. Мне эта публикация особенно дорога тем, что после длительного молчания снова зазвучал в "Литературной газете" голос Эренбурга. Здесь очерк дополнен и расширен.
Я пришел к Эренбургу утром.
Был совсем ранний час. Но меня уже опередил другой гость — известный негритянский писатель из Гаити Жак-Стефан Алексис. Илья Григорьевич извинился и просил подождать его в кабинете.
Небольшая комната. Два окна выходят во двор. Полки, тесно уставленные книгами. Коллекции трубок, коробки сигар и сигарет на бюро, шкафах. На стенах картины Пикассо, Марке, Сарьяна, Кончаловского, Фалька, Гончарова, Шагала. Одну стену занимают книги Эренбурга, переведенные почти на все языки мира. Посередине комнаты — широкий письменный стол, тот самый рабочий стол писателя, который неизменно является предметом изображения мемуаристов. Я много раз бывал у Эренбурга, но ни разу не видел его за этим столом. Обычно рукопись или корректуру Илья Григорьевич держал на коленях и, сидя в кресле, быстро делал исправления. Может быть, так ему было удобнее: то и дело приходилось вставать к телефону, постоянно отрывал секретарь.
Сегодняшнее утро в этом смысле было самым обычным. Приходили и уходили журналисты, репортеры, художники, начинающие поэты, работники издательств.
Эренбург очень занят. Он — депутат Верховного Совета СССР, член бюро Всемирного Совета Мира, член Комитета по Международным Ленинским премиям, президент общества СССР-Франция…
— Да, обязанности депутата, общественная деятельность отнимают у меня много времени, — говорит Илья Григорьевич. — Но я об этом не жалею. Мне кажется, важнее помочь колхозу приобрести трактор или нуждающейся семье получить жилплощадь, чем написать страницу романа. Впрочем, это, конечно, весьма субъективно, — добавляет он тут же, — ибо талантливые страницы других писателей я глубоко ценю и неизменно обижаюсь, когда вижу пренебрежение к работе художника.
Он замолчал, взял сигарету, закурил.
— Десять лет моей жизни я отдал борьбе за мир. Может быть, за это время я успел бы написать еще два или три романа, но это дело третьестепенное по сравнению с защитой мира. Мне приходится часто ездить, вернее, летать, и облака мне кажутся столь же знакомыми, как дома на улице Горького. Приходится произносить речи, выступать на пресс-конференциях, писать статьи. Это тоже одна из форм участия писателя в жизни. Я думаю, что она не только разоряет, но и обогащает автора.
Знакомясь с множеством людей, которые приходят к Эренбургу, с письмами, которые он получает из самых разных мест, ощущая ритм его жизни, еще раз убеждаешься в благотворном влиянии общественной деятельности на творчество писателя: происходит беспрерывное обогащение таланта; крепнет контакт с жизнью, с современностью.
Я спросил, как он относится к спорам о современной теме в нашей литературе.
— Не мыслю себе писателя, которого не волнуют проблемы своей эпохи, такой автор обречен на духовное прозябание, — резко ответил Эренбург. Место писателя всегда в разведке, а не в обозе. Писатель скорее открывает, чем излагает, скорее предписывает, чем переписывает. Современность — это не только выбор того или иного злободневного сюжета, а прежде всего современное ощущение и понимание мира. Лично я многим, вероятно, в жизни грешил, но уж никак не страхом перед злободневностью сюжета. Не один мой роман написан по горячим следам событий. Но это не означает, что в 1959 году все писатели, для того чтобы остаться современными, должны обязательно изображать события текущего года. Можно быть глубоко современным и когда пишешь исторический роман. Вот недавно во Франции вышел новый роман Арагона "Страстная неделя". Действие происходит в 1815 году, но в каждой строке чувствуется наша эпоха — ее драмы, ее уроны, ее надежды.
Сегодняшний день, люди нашего времени — на этом сосредоточена мысль Эренбурга, общественного деятеля и писателя. О чем бы Эренбург ни говорил об особенностях ли современного романа или о последнем заседании Всемирного Совета Мира, о древнем искусстве Индии или о культуре нынешнего читателя, он неизменно возвращается к думам о современном человеке, его характере, чувствах, надеждах.
— У нас много романов, показывающих великие дела наших людей, и мало романов, изображающих людей, которые совершают эти дела, — говорит Эренбург. — Я имею в виду людей, а не образцово-показательные манекены, живопись, а не плакат.
— Каким же, по вашему мнению, должен быть герой современного советского романа?
— Живым. Возможны, конечно, и романтически приподнятые герои, и сатирический подход к персонажам. Писателей много, все они, к счастью, разные, и общего рецепта ни у кого нет. Но в романе, где писатель хочет показать людей Такими, какие они есть, герои неизбежно сложны. Общество 1959 года не похоже на общество 1859 года, но и сто лет назад художник стремился правдиво показать своих героев. Современный автор должен обладать большой палитрой. В нашем обществе нет классовых антагонизмов, нет выразителей различных слоев, вступающих между собой в конфликт. Борьба зачастую происходит внутри героя, борьба между добром и злом, эгоизмом и солидарностью, дерзаниями и рутиной, душевной красотой и уродством. Изобразив сложный внутренний мир героя, несомненно, можно помочь читателю понять самого себя, своих современников и этим способствовать духовному взлету людей.
…Он говорит тихо. Никогда не жестикулирует, не ходит по комнате. Он не задумывается над словом. И кажется, что не размышляет, а читает уже написанное, будто заранее точно зная не только мысль, которую сейчас выскажет, но и те единственные слова, в которые эта мысль выльется. Его речь отточена и афористична.
— Я сужу о литературе по литературе, а не по литературе о литературе, — ответил Эренбург, когда я заинтересовался его отношением к дискуссии о положительном герое. — Я очень опасаюсь всяческих этикеток. Мне, например, трудно сказать: герои Толстого, Стендаля и Чехова — «положительные» или «отрицательные». Бесспорно, унтер Пришибеев или "человек в футляре" не вызывают у читателя больших симпатий, хотя и они показаны не прирожденными носителями зла, а людьми, изуродованными обществом, в котором они жили. Возьмем "Скучную историю" Чехова — как окрестить ее героя — «положительным» или «отрицательным»? "Положительная" ли героиня Анна Каренина? Толстой ее любил, но не ставил в пример другим. «Отрицательный» ли герой Жюльен Сорель? Стендаль показал его глубокие пороки, но он испытывал к нему большую любовь и не пытался этого скрыть. В графике существуют контрасты черное и белое. Так и в литературе существуют романтические произведения, существует сатира. Но, помимо графики, есть и живопись, а живописец никогда не употребляет в чистом виде белую или черную краски, белая покажется на холсте рельефом, черная — дырой. Роман сродни живописи, и писатель показывает героев такими, какие они есть, — с их положительными и отрицательными чертами.
