– Так же как радио, электричество и паровой двигатель, – смеюсь я.
– Это нет, конечно, но баклаву – да! Дайте нам тоже что-нибудь открыть раньше других!
Перед отъездом, вернее, перед отлетом из Каира ты зашел в эту кондитерскую и попросил запаковать баклаву в дальнюю дорогу. Ее положили в коробку со всеми предосторожностями, чтобы не вытек сок, чтобы она не помялась, и упаковали, как упаковывали бы драгоценную пыль, способную улетучиться в малейшее отверстие. Ты поднял за цветной бантик коробку и очень торжественно за руку попрощался с кондитером, объяснив ему, что везешь в Москву это объедение в подарок своему другу, тоже мусульманину, который никогда в жизни не ел настоящей баклавы.
– Да, конечно, мусульмане живут всюду, ивМоскве тоже. Да. А как же?
В самолете ты держал эту коробку на коленях и перебирал пальцами бантик.
– Давай, я поставлю ее на полку, – предложила я.
– Ничего, я не устал.
Какое-то время мы летели над Нилом. Сверху он был густого желтого цвета, «голубой» Нил нашего детства. Я не отрываясь смотрела в окно. Через какое-то время я повернулась к тебе. Ты развязал бантик и шуршал бумагой внутри коробки.
– Что ты там ищешь? – удивилась я.
– Хочу проверить, не течет ли баклава.
Я заглянула в коробку. Одного куска баклавы как не бывало.
– Ты же везешь ее в подарок Акперу…
– Здесь много. Целых десять кусков, больших, как бифштексы. Он все равно не сможет съесть сразу так много, а хранить ее нельзя. Засохнет. Потеряет свой вкус, уже не то будет, хуже, чем в Кировабаде…
Я завязала коробку, и ты как будто успокоился.
– Ты не спишь? – несколько раз спрашивал меня. – Не спишь?
Потом я задремала. Открыла глаза, посмотрела на тебя. Твой рот был полон, а щеки оттопырились. Коробка варварски открыта, все слои целлофана разорваны, а баклавы осталось меньше половины.
– Что же ты делаешь, Назым?! – с упреком сказала я. – Съел уже почти всю баклаву!
– Не знаю! Не мог выдержать. Съел, даже не заметил, как. Еще немного осталось, но теперь придется доесть и это. Неудобно же дать человеку так мало, – и ты, секунду поколебавшись, положил в рот один из двух оставшихся кусков.
– Господи, что же ты скажешь Акперу? Он так огорчитс я…
– Почему огорчится? – быстро возразил ты. – Он же не знает, что я ему вез баклаву.
Когда мы вышли из самолета в Шереметьево и увидели Бабаева, ты обнял его и сказал:
– Ой, Бабаев, ой паша. Ваш отец вез вам баклаву. Из Каира. Настоящую! Но по дороге не выдержал и съел.
Так и знала, когда сегодня начинала уборку, чувствовала, что что-нибудь да случится. Оказывается, у тебя были тайны и такие крупномасштабные, как эта книга величиною с журнальный стол! Браво. Очко. Спасибо, Назым! Прекрасная редкая книга, пожалуй, теперь самая красивая в нашем доме. Твои собственные, разумеется, не в счет. «Древние русские иконы», издана ЮНЕСКО. И где ты только ее достал? Но лучше всего твоя надпись: «Вере Владимировне, когда ей исполнится сорок пять лет. С любовью, Назым. 1960».
Выходит, четыре года назад ты ее принес и засунул под диван на сиденье? И молчал! Мне бы испугаться от твоих шуток, Назым, с ума бы сойти, а я радуюсь. Не удивляюсь нисколько, будто получила книгу из твоих рук. А знаешь, сколько мне сейчас лет? Тридцать два с небольшим… До сорокапятилетия еще далеко… или рукой подать?
Так что шути, шути, только не забывай. Мне уже два человека сказали, что видели тебя на днях в вестибюле метро «Белорусская». Нет. Я не верю. Зачем тебе под землю лезть… Но на этой станции не выйду.
Впервые вместе мы приехали во Францию ранней весной, пять лет назад. Вспомни, как ты готовил мое первое появление в Париже. Привез мне из Стокгольма светленькую бежевую куртку из замши, коричневую юбку в складку, коричневые туфли и сумку. Все очень неброское, «как любят в Париже».
В аэропорту нас встретил Абидин. Ты сразу потребовал от него ответа:
– Ну, как Вера? – и тут же с гордостью: – А костюмер я!
– Очень хорошо. Замечательный у тебя вкус. Вера выглядела бы совсем как парижанка, если бы вся одежда ее не была такой новой. Но это поправимо. Я ей помогу.
Он загрузил нас в свою маленькую, очень старую машину, ржавую и неубранную. Твои длинные ноги, Назым, там поместились с трудом, колени торчали выше головы. Так мы и поехали. Машину вела жена Абидина Гюзин, но сил ее не хватало, чтобы выкрутить руль при повороте налево или направо. Тогда она просила Абидина помочь. Вдвоем они, что есть силы, наваливались на руль, и машина нехотя им подчинялась. Ты веселился.
Так добрались мы до маленькой гостиницы «D’Аlbe» в Латинском квартале, неподалеку от бульвара Сен-Мишель, которую Абидин выбрал для нас по двум причинам: во-первых, она была рядом с его домом, а во-вторых, он считал, что если человек живет в Париже, то непременно должен видеть в любой момент, когда ему только захочется, Сену из своего окна. Действительно, если распахнуть окно нашей ванны и хорошенько оттуда высунуться, можно увидеть и Сену, и Нотр-Дам, и мансарду Абидина. Мы полюбили эту маленькую старую гостиницу, свой номер и всегда останавливались только в «D’Аlbe» и только в нашем скворечнике.
Едва мы побросали вещи в гостинице, как Абидин сказал:
– Нечего терять время в Париже, едемте его смотреть.
Мы ездили по городу два или три часа, ахали, изумлялись. Ты все время следил за моим лицом, пытался понять, нравится ли мне Париж, как я реагирую на Нотр-Дам, бульвар Распай, площадь Звезды, Монмартр, на Елисейские поля и Булонский лес, на Лувр… Когда мы вышли из машины у нашего гранд-отеля, Абидин удовлетворенно заметил мне:
– Вот теперь ты настоящая парижанка.
По выражению твоего лица я поняла – со мной что-то случилось. Опустила глаза и увидела, что моя светлая куртка совсем почернела, и только на рукавах у сгиба локтей еще виднелись светлые полосы.
В номере ты раздосадованно пытался отчистить замшу от сажи и ворчал, что глупое пижонство Абидина испортило не куртку, а мой образ…
– Тебе не идет грязь, нарочитая небрежность, за тобой другая страна, другой опыт, другая культура. Не надо играть в жизни чужие роли!.. Вообще не надо играть. Надо лишь быть собой…
Однажды в Париже ты попросил Абидина:
– Нарисуй мне Веру.
А он не рисует портретов. Но ты просил. И когда мы улетали, Абидин принес в аэропорт пакет.
– Вот, – говорит, – тебе три портрета Веры.
В Москве ты распаковал подарок. Абидин пошутил. В пакете оказались три маленькие картинки, похожие на призрачные морские пейзажи. Среди нежных спокойных волн три острова – голубой, зеленый и коричневый. Но ты был очень растроган, удивился, как художник смог передать характер человека через цвет.
– Да, это действительно, Вера! – И повесил «портрет» в центре стены.
