Если он не уводил друзей к реке ловить рыбу или грести, то затевалась игра в крокет или в шашки – и Флеминг по-прежнему всегда выигрывал и по-детски радовался этому. Словом, в «Дуне» никто не бездельничал. «Давайте посмотрим хотя бы заголовки, – открывая газету, говорила какая-нибудь гостья, – а то сейчас придет сэр Алек и вовлечет нас в новую игру».
В октябре 1953 года Флеминг должен был произнести речь на открытии «Медицинских дней» в Ницце. За два дня до этого его утром сильно лихорадило. Он сам поставил себе диагноз: пневмония. Доктор подтвердил правильность диагноза и немедленно ввел ему пенициллин. В течение дня температура упала. Быстрота действия лекарства вызвала у Флеминга восторг. «Я не знал, – сказал он, – что оно такое хорошее». Но об отъезде в Ниццу не могло быть и речи. Леди Флеминг позвонила организаторам, которые, естественно, взбунтовались. Они уже объявили о выступлении Флеминга. Им необходим был Флеминг.
– Это невозможно, – сказала она.
– Тогда, мадам, поезжайте вы.
Флеминг уговаривал ее дать согласие. «Не подводите меня!» Она продолжала отказываться. Он сделал ей комплимент – невиданное явление! «Никакая другая женщина не могла бы оказать своему мужу такую услугу».
Амалия полетела в Ниццу, прочла на конференции речь Флеминга и вернулась с букетом цветов. Но репортеры Ниццы, увидев, что она приехала вместо мужа, потребовали объяснений, и ей пришлось все рассказать. В Лондоне взволнованные журналисты позвонили на Данверс-стрит. К телефону подошел Флеминг:
– Разве человек не имеет права спокойно болеть?
Флеминг – Роджеру Ли.
Я неожиданно заболел пневмонией, раньше это была опасная болезнь. Двенадцать часов держалась высокая температура, а после пенициллина все кончилось. Но врачи настояли, чтобы я не поднимался. В газетах ничего бы не появилось, если бы я не обещал выступить на конгрессе в Ницце... Моя болезнь имеет два, возможно, положительных результата. Вот уже полтора месяца, как я не курю, пока я считаю, что это, может быть, полезно для здоровья, но не для настроения. А второе – я, наконец, получил возможность увидеть разницу между пневмонией в те времена, когда я был студентом, и тем, что она представляет собой сейчас, даже у старого человека.
Он пролежал в постели две недели и встал преждевременно – ему, как ректору Эдинбургского университета, нужно было ввести в должность герцога Эдинбургского, назначенного туда канцлером. Герцог впоследствии председательствовал на чествовании Флеминга в больнице Сент-Мэри в 1954 году. Десятого мая 1929 года в «British Journal of Experimental Pathology» появилось первое сообщение о пенициллине. 29 мая 1954 года в библиотеке Сент-Мэри было торжественно отмечено двадцатипятилетие этого события. Коллеги преподнесли Флемингу подарки – серебряные старинные супницы. Герцог Эдинбургский сказал, что такой аудитории ему ни к чему говорить о заслугах сэра Александра Флеминга и что он желает ему не быть вынужденным воспользоваться своим открытием. Герцог добавил, что «супница – самый подходящий памятный подарок о бульоне». Флеминг в своем ответе привел поговорку: «Могучие дубы вырастают из крошечных желудей». Из крошечной споры выросла мощная промышленность.
За несколько минут до начала торжества жена Флеминга увидела, что он забыл вдеть запонки в манжеты. Она побежала в «Вулворт» и за несколько пенсов купила ему запонки. Флеминг не любил, когда церемония происходила в его честь, и от смущения забывал свою роль. Некоторое время спустя в Сент-Мэри приехала королева-мать заложить первый камень нового флигеля. Она должна была также вложить в мраморную плиту культуру пенициллина, книгу сэра Захари Копе о больнице и хронометр, показывавший время, за которое студент Сент-Мэри Роджер Баннистер пробежал одну милю. Королева-мать, стоя на возвышении, окруженная профессорами, произнесла речь, в которой говорила о заслугах Флеминга. Все зааплодировали, включая и самого Флеминга, – он, видимо, задумался и не слышал своей фамилии.
Флеминги провели август в Бартон-Миллс, копаясь в своем саду. В ноябре сэр Александр, как обещал, поехал в Бордо, где деканом был его друг, профессор Портман. Портман слушал леди Флеминг в Ницце и попросил, чтобы она перевела речь своего мужа и прочитала ее от его имени.
Дневник Флеминга.
Суббота, 13 ноября, 1954 года. Был принят в Бордо доктором и мадам Портман. Отвезли к себе на другой конец города. Представили семье. Молодая мадам Портман очень хороша собой. Мадам Жорж Портман тоже очень привлекательна, у нее необычная улыбка. Раньше в этом доме изготовляли бенедиктин.
Воскресенье, 14 ноября. В 9 ч. 30 м. отъезд в Сент-Эмильон. На многие километры тянутся виноградники. Очень разнообразны осенние краски: начиная с интенсивного бронзового цвета и кончая приглушенным зеленым... Муниципальные советники вкрасных мантиях. Мэр читает длинную речь, надевает на меня красную мантию и производит меня в советники. Я сказал несколько слов... Затем Пойак, где меня принимают в орден «Друзей старого Медока». Ритуал: я должен попробовать вино, назвать марку и сказать, какого оно года. Провалился полностью, хотя Портман мне подсказывал. Смог только сказать «Медок»... Обед в Мутон-Ротшильде. В прошлом году они мне писали по поводу яичного белка и лизоцима... Надо будет вернуться к этим исследованиям. Великолепный обед, с винами, и одно из них 1881 года – года моего рождения.
Понедельник, 15 ноября. Обед в мэрии. Мэр провозглашает меня гражданином Бордо, выдает диплом и медаль. Обед кончается только в 4 часа. Кратковременный отдых, так как в 5 часов в Гран-театре церемония присуждения мне докторской степени... Французские и английские флаги. Марсельезаи «God save the Queen». Речь Портмана. Речь ректора. Моя короткая речь по-французски.
Потом Амалия читает лекцию об истории антибиотиков. Бурный успех. Ужин с советом университета.
Флеминг давно мечтал освободиться от руководства Институтом. Он гораздо больше был создан для свободной научно-исследовательской работы, чем для такого рода деятельности. Кстати, положительные черты его характера оказывали ему плохую услугу. Секретарь Института Крекстон рассказывает: «Он до такой степени ненавидел свои административные обязанности, что я почти уверен, что, если бы его освободили от них раньше, он был бы еще жив. Зная по опыту, насколько все это для него мучительно, я говорил о делах как можно реже и старался урегулировать их сразу же, как только он приходил, с тем чтобы потом не прерывать его исследовательской работы. Чаще всего он встречал меня с улыбкой, которой явно хотел прикрыть свое беспокойство. „Здравствуйте, Крекстон, – говорил он, – никаких неприятностей, надеюсь?“ – и когда я мог ему ответить, что все в порядке, он испытывал облегчение и его лицо сразу просветлялось... А ведь одним из его бесспорных достоинств было умение управлять справедливо. За всю свою жизнь я не встречал более справедливого человека, и я всегда думал, что, если бы он не избрал исследовательскую работу, он был бы юристом и завоевал бы не меньшую известность». Флеминг страстно мечтал передать кому-нибудь бразды правления. В декабре 1954 года леди Флеминг писала Бену Мэю:
