Ознакомительная версия.
Итак, все шло по плану: фрау Цакрис съездила в Моравию, а Адольф в Вальдфиртель. Пока жизнь на Штумпергассе снова текла по обычному руслу, я, к своему величайшему несчастью, должен был явиться в казармы 2-го пехотного полка. О том, что мне пришлось делать в течение тех восьми недель – или, если быть более точным, что со мной делали в этот период военной подготовки, – я предпочитаю умолчать. Эти восемь недель – пробел в моей жизни, но они в конце концов закончились, и 20 ноября 1908 года я мог сообщить Адольфу о своем приезде в Вену.
Я ему написал, что прибуду утренним поездом, чтобы сэкономить время, и приехал на Вестбанхоф в три часа дня. Я думал, что он будет ждать меня на обычном месте у барьера билетного контроля. Тогда он мог помочь мне донести тяжелый чемодан, в котором было кое-что и для него от моей матери. Неужели я его не заметил? Я снова пошел назад, но его, разумеется, не было у барьера. Я пошел в зал ожидания. Напрасно я озирался вокруг: Адольфа там не было. Наверное, он заболел. В своем последнем письме он писал мне, что его мучает его застарелая болячка, бронхит. Я оставил свой чемодан в камере хранения и, очень обеспокоенный, поспешил на Штумпергассе. Фрау Цакрис была рада видеть меня, но сразу же сказала, что комната занята. «А мой друг Адольф?» – с удивлением спросил я. С морщинистого лица фрау Цакрис на меня уставились широко раскрытые глаза. «А вы разве не знаете, что господин Гитлер съехал с квартиры?»
Нет, я этого не знал.
«Куда он переехал?» – спросил я. «Господин Гитлер мне этого не сказал». – «Но он, вероятно, оставил для меня сообщение, может быть, письмо или записку. Как иначе я с ним свяжусь?» Хозяйка квартиры покачала головой: «Нет, господин Гитлер ничего не оставил». – «Даже привет не передал?» – «Он ничего не сказал».
Я спросил фрау Цакрис, вносилась ли плата за комнату. Да, Адольф своевременно платил свою долю. Фрау Цакрис возвратила причитающиеся мне деньги, так как я уже заплатил за комнату до ноября. Она очень сожалела, что потеряла нас как жильцов, но ничего не поделаешь, и она предоставила мне ночлег на эту ночь. На следующее утро я пошел искать себе другое жилье, нашел небольшую, симпатичную, светлую комнату на Глазауэрхоф и взял напрокат пианино.
Тем не менее я очень скучал по Адольфу, хотя был убежден, что однажды он снова появится в моей комнате. Чтобы облегчить ему эту задачу, я оставил мой новый адрес у фрау Цакрис. Теперь у Адольфа было три способа связаться со мной: через фрау Цакрис, через деканат Консерватории или через моих родителей. Он, несомненно, избрал бы один из них, если бы хотел связаться со мной. Искать его через центральное регистрационное бюро в полиции мне, естественно, в голову не пришло. Проходили дни, неделя за неделей – Адольф по-прежнему не приходил. Что с ним случилось? Может быть, что-то вызвало отчуждение между нами и заставило его покинуть меня?
В мыслях я снова перебирал последние недели, которые мы провели вместе. Конечно, у нас существовали расхождения во мнениях, бывали ссоры, но с Адольфом это было обычное дело. С ним так было всегда. Но сколько бы я ни размышлял, не мог обнаружить ни малейшей причины для этого молчания. В конце концов, он сам много раз говорил, что, когда я осенью вернусь в Вену, мы должны опять поселиться вместе. Он ни разу не намекал на то, что нам надо расстаться, даже в минуты гнева. За эти четыре года наша дружба стала такой близкой, что считалась сама собой разумеющейся, и таким же было наше намерение оставаться вместе и в будущем.
Когда я размышлял над последними неделями, которые мы провели вместе, я мог только, наоборот, констатировать, что наши отношения были лучше, чем когда-либо до этого, ближе и более значимы. Да, те несколько последних недель в Вене, когда мы получили так много чудесных впечатлений в Опере, в Бург-театре и во время рискованного подъема на горное плато Ракс, действительно стали кульминацией нашей дружбы. Что могло заставить Адольфа покинуть меня без единого слова или знака?
Чем больше я ломал над этим голову, тем больше понимал, как много для меня значил Адольф. Я чувствовал себя одиноким, брошенным и, постоянно помня о нашей дружбе, просто не мог решиться обратиться к кому-то другому за дружеским общением. И хотя ценил то, что моя учеба от этого выиграет, тем не менее вся моя жизнь теперь казалась мне такой обыкновенной, почти скучной. Конечно, немного утешало то, что я мог слушать прекрасную музыку на концертах и в Опере, но угнетало то, что не было никого, с кем можно было бы слушать ее вместе. На каждом концерте, на каждой опере, на которые я ходил, я надеялся увидеть Адольфа. Может быть, он будет стоять у выхода в конце представления, поджидая меня, и я услышу снова его знакомый, нетерпеливый голос: «Ну, живей, Густл». Но все мои надежды увидеть его оказались напрасными, и тем временем кое-что прояснилось: он не хотел возвращаться ко мне. Он ушел от меня неслучайно, это также не было результатом мимолетного настроения или ряда неудач. Если бы он хотел найти меня, он, безусловно, сделал бы это.
Меня терзало то, что он захотел разрушить эту дружбу, которая так много для меня значила, без знака благодарности, намека на встречи в будущем, поэтому, когда я в следующий раз оказался в Линце, пошел повидаться с фрау Раубаль на Бюргерштрассе, чтобы взять у нее его адрес. Она была дома одна и приняла меня с заметной холодностью. Я спросил ее, где теперь Адольф живет в Вене. Она сердито ответила, что не знает, Адольф ей больше не писал. Так что и здесь меня ждала неудача, а когда фрау Раубаль стала упрекать меня, говоря, что отчасти именно из-за моих артистических амбиций Адольф, которому теперь уже двадцать лет, все еще не имеет ни профессии, ни положения, я просто сказал ей, что думаю, и решительно встал на защиту Адольфа. Ведь, в конце концов, Ангела всего лишь повторяла мнение своего мужа, а мое мнение о нем было не лучше мнения Адольфа. Так как этот разговор становился все более и более неприятным, я резко встал и ушел.
Закончился год, а я не получал вестей от Адольфа и ни разу не увидел его. Только благодаря исследованиям архивариуса из Линца, который изучал жизнь Адольфа Гитлера, мне суждено было узнать – сорок лет спустя, – что мой друг переехал с Штумпергассе, потому что арендная плата была для него слишком велика, и нашел более дешевое жилье в так называемом «мужском общежитии» на Мельдеманн-штрассе. Адольф исчез в туманных недрах столицы. Тогда для него начались те годы нищеты, о которых он сам говорит мало и в отношении которых нет надежных свидетелей, так как одно несомненно – на этом самом трудном этапе его жизни у него больше не было друга. Теперь я могу понять его поведение в то время. Он не хотел иметь друга, потому что он стыдился своей собственной бедности. Он хотел идти своей дорогой в одиночку и в одиночку переносить все то, что уготовила ему судьба. Это была дорога в пустыню. После нашего расставания я на своем опыте понял, что человек никогда так не одинок, как в толпе людей в большом городе.
Ознакомительная версия.
