прибытии в Астапово, и если он пожелает видеть меня, хоть на две — три минуты, то я немедленно приду к нему. В случае же отрицательного ответа со стороны графа я возвращусь в Оптину Пустынь, предавши это дело воле Божией.
Грешный игумен Варсонофий, недостойный богомолец ваш“.
На это письмо игумена Варсонофия я уже не ответила. Да мне было не до того» [260].
Из воспоминаний
племянницы Льва Николаевича Толстого Елизаветы Валериановны Оболенской
«Утром 6-го приехали доктора — Щуровский и Усов. Осмотрев больного, они пришли в вагон к Софье Андреевне. Она начала просить, чтобы ее пустили к нему, но доктора сказали, что пока есть хоть малейшая надежда, они не могут разрешить ей этого, так как волнение, которое неизбежно при свидании с ней, может убить его; и дали ей слово, что, как только эта надежда будет потеряна, они придут за ней. Другими словами, она увидит его тогда, когда он будет без сознания и не узнает ее.
И. Л. Толстой, С. А. Толстая и Е. П. Скоробогатова идут к дому начальника станции И. И. Озолина, в котором умирает Л. Н. Толстой. Кадр из кинохроники
Не могу передать, как томительно проходит день. То выходишь из вагона, то опять возвращаешься. Сидим мы молча, да и о чем можно говорить? Жадно набрасываемся на всякого, приходящего „оттуда“, но вести плохие: он очень страдает, бредит, беспокоен, задыхается; ему дают дышать кислородом и впрыскивают камфару. „Зачем камфару? — думаю я. — Зачем мучают, не дают жизни уйти спокойно, опять возвращают — все равно она уйдет, не удержать им ее!“» [261]
Из ежедневника Софьи Андреевны Толстой
«6 ноября. Тяжелые ожидания, ничего хорошо не помню» [262].
Из «Яснополянских записок»
Душана Петровича Маковицкого
(Продолжение)
«Около часу дня я спросил Л. Н.:
— Можем ли вас в ту комнату перенести, а тут проветрить?
Л. Н.: Постойте… Лучше нет.
Как очень часто, особенно в болезни, Л. Н. не сразу соглашается на предложения. Потом, через несколько минут, еще раз спросили. Л. Н. не ответил, и мы (четыре доктора) понесли его.
Около 2 часов дня неожиданное возбуждение: сел на постель и громким голосом, внятно сказал присутствующим:
— Вот и конец!.. И ничего!
После ухода докторов остались у Л. Н. Татьяна Львовна и Александра Львовна. Л. Н. им ясно сказал:
— Я вас прошу помнить, что, кроме Льва Толстого, есть еще много людей, а вы все смотрите на одного Льва.
И еще сказал:
— Лучше конец, чем так» [263].
Художник В. И. Россинский. За день до смерти. Знаменательные слова
Из письма Татьяны Львовны Сухотиной мужу М. С. Сухотину
«6 ноября 1910 г. Прости меня, но я не в состоянии писать. Бюллетени ты читаешь в газетах; то, что я испытываю, — слишком длинно и трудно; говорить о своих надеждах и опасениях тоже бессмысленно, так как они ежеминутно меняются.
Сегодня, когда я пришла к нему, он узнал меня и сказал: „Здравствуй, Танечка“. А как-то, когда я вошла, он спросил: „Это кто — Таня или…“. Я поспешила сказать, что это я. Сегодня я сидела с ним одна. Семеновский ушел приготовить шприц с камфарой.
Он протянул мне руку, взял мою и сказал: „Вот и конец… и ничего…“ — и стал все тише и тише дышать. Я думала, что пришли последние минуты. Хотела встать, чтобы позвать доктора, но он меня придержал за руку. Потом пришел Семеновский и впрыснул камфару. Через несколько минут он энергично приподнялся, так что мы за ним подняли его подушки, почти сел и вполне внятным голосом проговорил: „Только одно советую вам помнить: есть пропасть людей на свете, кроме Льва Толстого, а вы смотрите на одного Льва…“. Последние слова были сказаны уже слабее, и сейчас же после этого он впал в забытье» [264].
Из «Яснополянских записок»
Душана Петровича Маковицкого
(Продолжение)
6 ноября
«Среди дня начали пускать кислород. Л. Н. позвал: „Сережа…“ — и говорил что-то, чего нельзя было понять. Так как тяжело дышал, пускали кислород вблизи него.
Л. Н. спросил:
— Что это?
— Кислород, чтобы легче было дышать.
Л. Н. неохотно дышал, много раз просил прекратить.
Пьет порядочно молока и воды. Выпил 100 гр. жидкой овсянки с одним желтком и 120 гр. молока. Делали инъекции камфоры, от икоты клали мешки с горячей водой на желудок.
Л. Н. просил: „Оставьте меня в покое“.
Страшно мучила Л. Н. весь день икота.
В 6 часов вечера после продолжительной икоты, отрыгивания, которое не дало ему отдохнуть, Л. Н. в полузабытье говорил слова, фразы — иные понятно, иные нет: „Совершенно бесполезно“, „Глупости“ (о медицинских приемах?).
Потом произнес:
— Я очень устал: не хочу теперь думать.
[6 ноября. 6 часов вечера
Официальный бюллетень:
„Температура 37,9; около 2 часов дня был припадок резкого ослабления сердечной деятельности, продолжавшийся около 20 минут. К вечеру деятельность сердца улучшилась; сознание ясно. Щуровский, Усов, Никитин, Беркенгейм, Маковицкий, Семеновский“ [265]]
Сегодня ходили за Л. Н. больше Владимир Григорьевич, А. П. Семеновский и я. С Чертковым очень хорошо. Он в самые тяжелые минуты не теряет спокойствия; и не разговаривает и ничего не спрашивает Л. Н.
К вечеру самочувствие несколько лучше; сделано впрыскивание дигалена, затем камфары. Л. Н. попросил есть. Выпил в течение вечера три маленьких стаканчика молока и съел немного овсянки. Сознание у Л. Н. было вполне ясное.
Но к концу вечера усилились икота и одышка.
Вечером, от 10 до 12-ти, когда было ему труднее всего, когда места себе не находил, когда дыхание с 40 участилось до 50, несколько раз ложился на левый бок, наклонясь (скрючась) сильно вперед; несколько раз откинулся сильно назад, так, что мог выпасть.
Перед полуночью, употребив много сил, он быстро сел. Чертков, стоявший между правой стороной кровати и стеной, поддержал его сзади. Тяжко-тяжко дышал 50 раз в минуту. Л. Н. сидел так с четверть часа со спущенными ногами. Потом перегнулся вперед, спустился до 45°. Голова повисла, но не совсем сильно.
Тут никто его не держал: Л. Н. не желал. Глубоко стонал и дышал; так пробыл с полторы минуты. Потом приподнял голову и плечи, посидел прямо, голову несколько назад закинул и сказал (в голосе вздох удушия и страдания):
— Боюсь, что умираю.
Движением головы и корпуса показал, что хочет лечь. Лег и все очень трудно дышал. Откашлялся с глубока, но не выплюнул, а проглотил.
— Ах, гадко!
Поднялась икота.
Л. Н. не находил себе места. Опять резко сел. Говорил с передышкой, то бормоча, то понятнее. Я понял эти слова:
— Сережа… истину… я люблю много, я люблю
