людей, что в Бурят-Монголии почти не чувствуется войны, легче с питанием, изголодавшиеся девушки и их третья сестра Валя, бросили производство на железной дороге и уехали в Улан-Удэ. Здесь их встретила милиция и все трое получили по пять лет по указу.
Мать Мотылькова играла счетовод лагпункта Алевтина Смехова. Двадцатилетняя девушка сыграла старуху с исключительным мастерством и, без преувеличения, самородным талантом.
Репетиции проходили в комнате КВЧ. Каждый раз девушек, живших в отдельном бараке, отгороженным высоким забором, обтянутым колючей проволокой, выводил на репетицию дежурный надзиратель по лагерю. На всех репетициях обязательно присутствовали поочерёдно оперуполномоченный, начальник КВЧ или начальник по режиму. Оставить на минуту мужчин и женщин вместе никто из них не решался. А то, что мужчины вместе с этими женщинами по восемь, десять, двенадцать часов работали в шахтах и мастерских без всякого контроля и наблюдения — не вызывало у них никакого беспокойства. Такова логика тюрьмы и тюремщиков.
Вначале их присутствие нам сильно мешало, а потом мы их просто перестали замечать. Они же, несмотря на то, что чувствовали себя совершенно лишними, понимая, что стесняют нас, всё же просиживали с нами до двенадцати, а то и до часу ночи.
Пьеса прошла, без всяких преувеличений, с большим успехом. Ставили её потом ещё неоднократно. К нам привозили кружок самодеятельности из Промколонии № 1 из Улан-Удэ под усиленным конвоем. Один раз свозили и нас туда на заключительный смотр самодеятельности лагерей Бурят-Монголии.
Конечно, трудно представить себе состояние людей, получивших возможность на целый вечер уйти от однообразно и тягуче тянущейся беспросветной и тяжёлой жизни лагеря, хотя и на время ощутить соприкосновение с внешним миром, почувствовать себя человеком с равными правами на жизнь, труд, веселье, отдых. И какое великое счастье — хоть на миг забыть, что ты отвергнут, презираем, что тебя боятся, остерегаются, сторонятся.
На первом спектакле присутствовали вольнонаёмные шахтёры, всё лагерное начальство, надзиратели, конвоиры, большая группа заключённых.
Нельзя утверждать, что поставленная пьеса могла претендовать на высокую оценку, на безупречность исполнения. Даже преувеличивая и предвзято расценивая постановку, нельзя было подтянуть её до уровня даже слабенького провинциального, но профессионального театра. Однако нельзя было отнять и другого, я бы сказал решающего, — непосредственности исполнения, вдохновения, подкупающей старательности участников, сердечного порыва и полной отдачи своих сил и возможностей.
Не могло всё это не сказаться на сочувственном отношении зрителей, вне зависимости от их социального положения, рангов и чинов. Все они горячо аплодировали «врагам народа», а тон задавал сам заместитель начальника лагеря Златин.
И немудрена была эта бурная реакция. Истосковавшиеся по нормальной жизни люди приобщились к забытому, воскресили в своей памяти прошлое. Всё это волновало, возбуждало, призывно звало к прежней жизни. Лица стали какими-то неузнаваемыми, добрыми, глаза жадно впивались в «подмостки» и «актёров». Они сегодня были активными участниками этого вечера, жили вместе с нами тревогами и надеждами, многие плакали, не стыдясь своих слёз, волновались за судьбы героев пьесы, облегчённо вздыхали и опять аплодировали.
…Да, только что аплодировали, смеялись, плакали, вместе с нами переживали — и сегодня же вели в лагерь с собаками и винтовками наперевес, а назавтра так же обыскивали на вахте, сажали в карцер, запрещали носить присланную из дома одежду, копались в посылках, и каждый в силу своих способностей и положения портил и так достаточно исковерканную жизнь своих «подопечных».
Тюрьма оставалась тюрьмой. И это ли не трагедия века? Неужели никто из них не задумывается над своей ролью в этом историческом фарсе, длящемся долгие, долгие годы?
Итак, всю «труппу» живых трупов конвой увёл в зону. Не могу не использовать полутора четверостиший из поэмы «Братская ГЭС» Евгения Евтушенко. Он написал о концерте в фашистском концлагере и никакого ни прямого, ни косвенного отношения не имеет к нашему спектаклю. Но они характеризуют состояние исполнителей и говорит о бесправности их в лагере:
И опять на пытки и на муки
Тащит нас куда-то солдатня.
Наш концлагерь птицы облетают,
Стороною облака плывут.
Крысы в нём и то не обитают,
Ну а люди — пробуют, живут.
…Я остался в клубе, чтобы раздать одежду и бутафорию шахтёрам, портупеи, кобуры от револьверов, пояса, галифе и гимнастёрки конвоирам и надзирателям. В гримёрной появились Калинин, Златин и Леонов. За ними зашли начальник электростанции Фёдор Манохин, Ольховцев и Лаймон, которые оставались для уборки сцены и зрительного зала.
— Ну вот, игрушки и закончены, ничего не скажешь, молодцы, хорошо сыграли, даже не ожидал. А вот настоящее дело ещё и не начиналось. Лава шахты № 2 не работает, что-то с приводом, в первой лаве остановилась врубовая машина, капризничает локомобиль на электростанции. Вот такие дела! — говорит Златин, обращаясь ко всем. И, не получив поддержки своему диалогу, спрашивает меня:
— Так какие же просьбы будут у вас, надумали?
— Разрешите Ольховцеву и Лаймону уйти сейчас на шахту, а Манохину — на станцию, — вместо прямого ответа на вопрос говорю я.
— Пусть идут. Товарищ Леонов, прошу вас, проводите их до вахты!
— Осталось десять дней до конца квартала. Чтобы выполнить план, необходимо каждую рабочую смену выдавать на-гора 120 % плана, — начал я.
— Это нам хорошо известно, немного считать и сами умеем, а вот ответа на вопрос не даёте, что-то виляете!
— Выкачать столько угля одними механизмами, без людей — нельзя, а если учесть, что перебои в работе машин вполне возможны, то тем паче нужны люди. И всё для того, чтобы в шахте бесперебойно был навалом уголь и достаточное количество людей с лопатами. Мы думаем, что на все десять дней необходимо прикрепить к рабочим сменам по два электрослесаря из механических мастерских, с предоставлением им права выхода из зоны и возвращения обратно в любое время суток.
Златин покачивает головой, но не в знак отказа, а как бы соглашаясь со мной.
— Ремонтно-заготовительные смены необходимо обеспечить полным штатом крепильщиков, подрывников, бурильщиков, временно приостановив проходку штрека, просеки и сбойки с пятой шахтой.
Калинин поморщился как от зубной боли. Его явно не устраивал перерыв работ по проходке штрека. Обеспечение фронта работ на следующий квартал тоже входило в обязанности начальника рудоуправления, и идти на предлагаемый мною шаг он не мог.
— И, наконец, последнее, — для полного обеспечения людьми с лопатами нужно устроить две беспроигрышные лотереи.
— А что это за штука? — в один голос проговорили Златин и Калинин.
— А это значит — на время бросить в шахту всех придурков лагеря: кладовщиков, поваров, нарядчков, комендантов, врачей, нормировщиков, дневальных, банщиков, прачек,
