Позднее, составляя Хронику, Адальберт постарался представить дело так, будто вся затея с устроением «русской епархии» с самого начала была не более чем обманом со стороны «ругов», чьи послы сознательно заманивали его в ловушку, действовали «притворно, как выяснилось впоследствии» (или, как выразился автор Хильдесхаймских анналов, «во всем солгали»). Версия его, в общем-то, понятна. Если бы оказалось, что он сам виноват в неудаче своей миссии, это могло бы помешать его дальнейшей карьере. Между тем Адальберт, очевидно, вынашивал честолюбивые планы еще до назначения на русскую кафедру, когда он, по его собственным словам, «ждал лучшего», нежели далекое и опасное путешествие на Русь. И ему действительно удалось доказать, что его вины в случившемся нет.
«Прибывшего к королю (юному Отгону II. — А.К.) Адальберта приняли милостиво, — пишет он о своем возвращении в Германию, — а любезный Богу архиепископ Вильгельм в возмещение стольких тягот дальнего странствия, которого он сам был устроителем, предоставляет ему имущество и, словно брат брата, окружает всяческими удобствами. В его защиту [Вильгельм] даже отправил письмо императору (находившемуся в Италии Отгону I. — А.К.), возвращения которого Адальберту было приказано дожидаться во дворце». Как мы уже знаем, Адальберт снискал милость обоих Отгонов — и отца, и сына. Впоследствии, когда встал вопрос о его назначении на кафедру в Магдебурге, факт его насильственного изгнания из Руси должен был послужить аргументом в его пользу. А потому в подтвердительной грамоте папского престола на права Магдебургского архиепископства особо подчеркивалось, что «епископ Адальберт, поначалу поставленный для земли ругов», был изгнан оттуда «не по своему нерадению, а вследствие их (руссов. — А.К.) злонравия»{276}.
Что ж, получается, что и Адальберт со своими спутниками не сумел правильно понять послов «королевы Елены», разгадать загаданные ею загадки — заметим, не первым среди современников. Но в чем все-таки заключалось «злонравие» руссов? Что в действительности произошло в Киеве? Ведь не станем же мы всерьез рассматривать версию сознательной мистификации со стороны Ольги, будто бы намеренно обманывавшей германского монарха. Нет, бессмысленных, абсурдных действий Ольга не совершала; все ее так называемые загадки всегда имели вполне определенный смысл. Да и в рассказе немецкого хрониста действует совсем не фольклорная киевская княгиня, героиня народных преданий, а вполне реальная правительница Киевского государства.
Направляя своих послов в Германскую землю, Ольга и в самом деле должна была думать о крещении своего народа. Но между ее посольством в Германию и прибытием Адальберта на Русь прошло два года — а это очень большой срок. За это время обстановка в Киеве могла существенно измениться.
И действительно, изменения произошли, и значительные, в частности во внешнеполитическом положении Киевского государства. В ноябре 959 года умер император Константин Багрянородный, с которым, как мы помним, у Ольги не сложились личные отношения. На престол в Царьграде взошел его сын Роман II. Примечательно, что византийский хронист, сообщая о том, что новый государь «тотчас разослал дружеские письма… вождям Болгарии, западных и восточных народов», дабы заключить с ними «дружеские союзы»{277}, не называет в их числе «вождей севера», то есть Руси. Тем не менее «дружеский союз» с Русью тоже был заключен или, точнее, возобновлен. Свидетельством тому — уже упомянутое в предыдущей главе участие в войнах, которые вела Империя при Романе II, русских «воев» — вероятно, тех самых, в отправке которых в Византию Ольга еще недавно отказала послам Константина Багрянородного. Эти русские «вой», организованные в отдельные отрады («тагмы»), приняли участие в завоевании Крита в зимнюю кампанию 961/62 года наряду с другими наемниками — армянами, «славянами» и «фракийцами»{278}. Тогда Византийская империя добилась крупнейшего успеха в борьбе с арабами, серьезно укрепив свое внешнеполитическое положение. И достигнут был этот успех в том числе благодаря союзу с Русью.
Другое обстоятельство, возможно повлиявшее на неудачу миссии Адальберта, — это итальянский поход Отгона Великого. Мало того, что он на время отвлек короля от дел, связанных с христианской миссией на восток, о чем мы уже сказали. Венчание Отгона в Риме папой Иоанном XII и провозглашение его императором резко обострили его отношения с Византией, где, разумеется, не хотели и слышать о признании за ним императорского титула. (Василевсы ромеев считали себя единственными легитимными наследниками римских императоров и воспринимали действия Отгона как прямое посягательство на свою власть.) Споры вокруг титула Отгона, а в еще большей степени обозначившиеся к этому времени его притязания на итальянские земли, входившие в состав Византийской империи, с неизбежностью вели к войне, которая в конце концов и началась — правда, уже во второй половине 960-х годов. В этих условиях союз Киева с императором Романом II автоматически означал ухудшение отношений с правителями Германии, а значит, и с прибывшими от них миссионерами.
Однако объяснять провал миссии Адальберта только этим было бы неверно. Конечно, в Византии могли — и должны были — наконец-то вспомнить о том, что русская епархия, учрежденная еще в IX веке, была изначально подчинена Константинополю, а значит, римский престол не имел никаких канонических прав на эту территорию. Однако в нашем распоряжении нет даже намеков на то, что в 60-е годы X века были предприняты хоть какие-то попытки учреждения или возобновления русской епископии, подчиненной Константинопольскому патриархату, как нет и свидетельств целенаправленной проповеди на Руси греческих священников. Стало быть, намерение Ольги учредить епископию под юрисдикцией одной из немецких кафедр не было осуществлено вовсе не потому, что место латинян будто бы заняли греки. Очень похоже, что в Киеве изменилась не только внешне-, но и внутриполитическая ситуация, произошел резкий поворот в отношении к самому христианству.
Как такое могло стать возможным? Однозначного ответа на этот вопрос у историков нет, а потому вновь приходится прибегать к помощи гипотез и предположений.
Наверное, недовольство киевлян могло вызвать поведение самих немецких миссионеров, их чрезмерная настойчивость в пропаганде нового учения. О том, что проповедь христианства—и именно в славянских землях — нередко сопровождалась насилиями, мы хорошо знаем из истории христианизации полабских и поморских славян, чьи территории в X—XIII веках насильственно включались в состав Германской империи. Но о политических притязаниях на земли Киевской Руси со стороны Германии не могло быть и речи, так что прямые аналогии здесь не вполне уместны. Скорее, дело в другом.
