Возвратившись из Кильского похода в Ленинград, Михаил Васильевич пишет для военной газеты краткую, но замечательную, полную далекого предвидения статью.
Он писал в этой статье:
«…мы строим и построим сильный Балтийский флот. Ядро его у нас уже есть. Наша походная эскадра — неплохое начало».
«Мы должны решить: город Ленина никогда, ни при каких условиях и никем не должен быть занят хотя бы на самый короткий срок.
Кто может и должен выполнять эту почетную задачу по обороне Ленинграда?
Красный советский Балтийский флот!»
Несколько раньше, на торжественном заседании Ленинградского губисполкома по случаю 7-й годовщины Красной Армии, Фрунзе в приветственной речи говорил:
«Мы надеемся, что в грядущих столкновениях, если таковые будут иметь место, Ленинград с его пролетарским населением будет стоять несокрушимым форпостом на крайнем фланге наших войск».
Уверенное предвидение Фрунзе полностью оправдалось. Город Ленина в дни Великой Отечественной войны покрыл себя новой неувядаемой славой.
Май 1925 года… Расцвели сады подмосковные и московские. В свежую зелень оделся старинный бульвар — Гоголевский, проходящий перед окнами Реввоенсовета. Казалось, даже и сам бронзовый Гоголь, в ту пору иной, угрюмо сидевший на гранитном пьедестале, несколько подобрел, повеселел, глядя на шумно играющую у своего подножия детвору. Тут среди других порой резвились и детишки Фрунзе.
В кабинет наркома по военным делам — он же предреввоенсовета — слегка смущаясь, вошла группа делегатов III Всесоюзного съезда Советов от Иваново- Вознесенской губернии. Среди них и давние соратники Фрунзе— Любимов, Самойлов, Балахнин.
Фрунзе чуть не бегом бросился встречать их, крепко жал всем руки, обнимал:
— Вот хорошо, что зашли, заглянули! Грех было бы не навестить старого товарища…
Заботливо усадил всех, начал расспрашивать:
— Как поживает дорогая Ивановщина? Расцветает ли, как приличествует исконному пролетарскому краю? Не могу ли чем быть полезен в ваших делах и заботах?
Оживившись, отмякнув, все зашумели наперебой. Тот — про Южу, другой — про Кохму, третий — про Середу… У всех есть чем поделиться, на что попенять.
Фрунзе на шумность гостей не обижался, поддерживал хорошую, горячую беседу:
— Мечта моя, товарищи, давно вынашиваемая, душевная, — выкроить дня три-четыре свободных, приехать к вам, в Ивановскую нашу губернию, и, как бывало, пешком, с батожком обойти все памятные сердцу места: побывать и в Шуе, и в Кохме, и в Тейкове, и в Парском. Везде найдется, что посмотреть, кое-что подсказать, посоветовать, быть может…
Вечером, на квартире в переулке Грановского, беседа с делегатами продолжалась.
Вспомнили и любимые песни былого Трифоныча-Арсения: «Далеко, далеко степь за Волгу ушла…», «Уж ты, сад, мой сад, сад зеленый мой…»
Дойдя до слов «Пошто рано расцвел — в рань осыпешься», Фрунзе задумчиво повторил: «в рань осыпешься…»
И, улыбнувшись, сказал землякам:
— А не хотелось бы осыпаться-то, по совести говоря…
В конце того же мая месяца Фрунзе пишет Шуйскому исполкому о необходимости помочь старой ткачихе Личаевой, в домике которой когда-то происходили подпольные сходки.
В июне обменивается письмами с партгруппой Южской фабрики, в августе старается помочь Ивановнам с военной школой. В служебном кабинете и в кругу семьи можно было видеть простого рабочего из Шуи и писателя, демобилизованного красноармейца и командующего военным округом, большого ученого и рядового члена партии. Со всеми он был внимателен и приветлив.
Самыми частыми гостями в семье Михаила Васильевича были его военные соратники — Ворошилов, Буденный, Котовский, Куйбышев, Фурманов, Новицкий, Карбышев, военные ученые.
Много времени уделял Михаил Васильевич чтению произведений любимых классиков: Пушкина, Толстого, Гоголя, Горького, Чехова. Из иностранных писателей особенно любил Виктора Гюго, произведения которого читал в подлиннике, на французском языке.
Одним из любимых развлечений Михаила Васильевича была шахматная игра. Особенно он любил играть в шахматы с братом. Но Константин Васильевич приезжал в Москву редко. Он по примеру отца остался в Туркестане, но лечил уже не «инородцев», а свободных граждан Советского Союза.
— А ну-ка, померяемся, сынку! — шутливо открывал он состязание гоголевской фразой из «Тараса Бульбы»… Но младший брат неизменно давал старшему мат.
Состоялось, наконец, долгожданное, долго откладывавшееся свидание с матерью. Ведь оно не осуществилось даже в 1920 году, когда Михаил Васильевич был на Туркестанском фронте. Мавра Ефимовна приехала из далекого Верного только в 1924 году, чтобы обнять после двадцати лет разлуки милого сына, когда-то юным птенцом вылетевшего из родного гнезда. Было и еще немало радостей для материнского сердца: двое внучат ожидали ее в доме сына — Тимур и Татьяна, белокурые, сероглазые, как и отец, малыши. Тимуру — три года, Татьяне — пять.
Весел, жизнерадостен Михаил Васильевич в кругу родных, в кругу друзей. Но все чаще замечают друзья и родные, как вдруг искажается его лицо от мучительного приступа боли. Болезнь все чаше напоминает о себе. Врачи, профессора, лучшие специалисты столицы рекомендуют длительный перерыв в занятиях, предлагают целиком отдаться лечению, но Фрунзе не хочет и слышать об этом.
Как? Оставить дела, которых так много… Начатые, незавершенные, требующие неустанного внимания, непосредственного его участия и контроля — дела обороны страны, дела социалистического строительства?
Нет, эту работу нельзя прервать!
Для отдыха и лечения Михаил Васильевич использует только отпуск, и лечение сочетает с любимым видом спорта — охотой.
С близким своим другом К. Е. Ворошиловым Михаил Васильевич целые дни на охоте в горах, долинах Кавказа и Крыма.
Но язвенная болезнь желудка, нажитая в результате многолетнего заключения в тюрьмах и на каторге, прогрессирует. Осенью 1925 года Фрунзе проводит отпуск в Крыму. Всегда хорошо выглядевший, он стал резко бледнеть, худеть. Врач, прикомандированный к нему, констатирует внутреннее кровотечение, требует абсолютного покоя. Но разве удержать Михаила Васильевича, когда кругом горы, леса!
— Не пойду, Миша, ни за что не пойду с тобой больше на охоту, — заявил встревоженный Климент Ефремович. — Надо тебе немедленно лечиться, и лечиться серьезно.
Михаил Васильевич был очень огорчен отказом, спорил, уговаривал.
Болезнь продолжала развиваться. Вскоре больной слег. По настоянию врачей его перевозят в Москву. После соответствующего наблюдения доктора пришли к выводу о необходимости хирургического вмешательства.
