И есть ещё одно сокровенное качество у музыки. Мрачный философ Франкфурта-на-Майне — А. Шопенгауэр верил и учил, что истина вещей скрыта от рассудочного познания под неким покровом богини Майи, обманчивым и блестящим. Только в интуитивном, в «одним взмахом постигании» можем мы постигнуть суть вещей, и эта суть — есть воля. И это постижение — есть само искусство, а первое из искусств есть музыка, поскольку она воспроизводит волю саму по себе, без всякого образа.
И в этих двух опусах, в их музыкальном воплощении двух корифеев музыки мира — Римского-Корсакова и Вагнера — мы видим два типа воли — волю германскую и волю русскую. Воля германская — достижение, увенчанная борьба. Воля русская — тихая созерцательность «под точкой зрения вечности», в которой все земные вещи преходят, как дым, как воск от лица огня. И трубные волевые устремления Вагнера в русском творении Корсакова сменены церковными сладкими напевами; германская драма соответствует русской мистерии.
Но, несмотря на все разницы подхода к ним, — и Монт-Сальват, и град Китеж охвачены общим золотым ореолом вечной божественности, которая струится по их горнему лику, как дым лампад пред ликом икон.
Есть Гора Спасения, замок, который высится в горах; прекрасно описывает его немецкая сага:
— Пред ним — Парсифалем — открылся лес, а там горы, и высоко над пропастями, скалами и верхушками зелёных дерев вознёсся в вечернем свете зари замок. Он был прекрасен и могуч, окна у него сияли, а у всех зубцов, на всех башнях стояла стража и зорко смотрела в вечереющую долину…
Рыцарь Парсифаль заехал туда и видел странные картины, когда печально пировали рыцари в огромном тихом покое. Сам король Амфортас лежал, умирающий, на ложе, и мимо него проносили в процессии окровавленное, кровью капающее копьё, на которое все рыцари смотрели сквозь слёзы… А после вышла из внутренних покоев молодая женщина, и в руках у неё сияла, подобно солнцу, Чаша, та самая, из которой Спаситель пил на Тайной Вечере, — св. Грааль…
Парсифаль, видя такую скорбь, постеснялся спросить, что такое происходит в этом замке, и утром рано выехал из него, никем не замеченный… Но как только он очутился за стенами, стража и пажи заняли сразу все стены и стали его бранить, называя его жестокосердным. Он должен был спросить, что с ними, должен был прийти им на помощь!.. Ведь Амфортас совершил грех, копьём ранив из-за любви к женщине соперника…
Лишь впоследствии Парсифаль, много изведавший, сердцем чистый простец, приходит снова к Монт-Сальвату и входит туда: он в состоянии вести дело Грааля, защищать правых и невинных, помогать угнетённым и творить добро…
— Когда Парсифаль скакал по широкой дороге к воротам замка, — гласит сказание, — радостно закричали все сторожа на зубцах и башнях, затрубили рога, открылись ворота, и через подъёмный мост навстречу рыцарю понеслась ликующая толпа рыцарей Грааля, с гербом в виде голубя на щитах и на доспехах.
— О господин! — кричали они, — ты несёшь спасение! Твоё имя сияет на Чаше св. Грааля… Бог снова возвращает Монт-Сальвату все его былые силы… И мы будем Ему служить вечно всей нашей силой… С нас снят грех, заклятье!
А в великом зале св. Грааль вынесла возлюбленная Парсифаля — Кондвирамур, и среди крика и ликования рыцарей, вернувшихся к жизни, умер, счастливо улыбаясь, король Амфортас: земля приняла его, простив грех!..
* * *
В противность этому католическому ощущению реальной жизни, которое мы видим в легенде о Монт-Сальвате, — иной совершенно мистикой пронизана легенда о граде Китеже. Православие родилось ведь не на равнинах Европы, прохладных и спокойных, оно пришло на Русь из пустынь Сирии, Палестины, Ликии, Капподокии и Египта. Православная мистика возникла там среди душных раскалённых песков, где страсть не представляется сладостной и прекрасной любовью, о которой можно петь миннезингерам, а наоборот, мучит тех, кем она овладела, мучит подобно дьяволу… Это не спокойное рыцарское отношение к женщине — нет, это сам раскалённый пылающий Восток. В одном рассуждении монаха мы читаем:
— В юности пылкость чувств моих была так велика, что даже в лесной тиши я был точно в кипящем котле и не чувствовал прохлады воздуха. Я избегал женщин, но достаточно мне было увидеть бутылку или погремушку из тыквы, чтобы представить себе женщину…
Поэтому — православие возглашает проклятие плоти, отвращение к видимому миру. Анахореты — Антоний, Павел, Симеон, Мария и другие занимают воображение всего народа. По всем пустыням — египетским, сирийским распространяется монашество. Вокруг столпа Симеона Столпника в V веке вырастает монастырь для паломников, с огромными гостиницами, домами, службами и, конечно, с храмами. А потом на этом святом месте выстроен целый город, по-теперешнему — Деир Семон. Историки нам сообщают, что в Египте пустынников больше, нежели жителей в египетских городах.
Как известно, эта монастырская аскетическая традиция усваивается и на Руси. Греческие выходцы сохраняют полностью, в некоторых случаях, отвращение от жизни и, на основании греческого навыка, ведут соответственную проповедь. Особливо трудно стало им с появлением на Руси монголов, которые чрезвычайно недружелюбно относились ко всякому фанатизму, не будучи фанатиками сами.
И нашествие монголов, жестоко-мучительный рост влияния Москвы — всё это, конечно, содействовало возникновению легенд о существовании невидимых градов, в которых хорошо и мирно живётся верующим православным. Мы наблюдаем аналогичное возникновение легенд о потонувших градах на низких и пологих берегах северной Франции — Бретани, где жителям чересчур досаждает своими набегами море, да и воины центра Европы не оставляли их в покое. Во всяком случае, русская легенда, приводимая у Мельникова-Печерского, выражает это утомление обстоятельствами жизни:
— И бысть попущением Божиим, грех наших ради, прииде нечестивый и безбожный царь Батый на Русь воевати… Благоверный князь Георгий, слышав сия, плакаше горьким плачем, помолися Господу и Пречистой Богородице, собра вой своя, поиде противу нечестивого царя Батыя… И бысть сеча велия… На утри же возста нечестивый царь и взя Малый Китеж… Егда же бысть нощь, изыде князь Георгий тайно из града Мала Китежа на озеро Светлый Яр, в Большой Китеж… И прийде царь Батый ко озеру, и Господь не допусти до взятия города и сделал Большой Китеж невидимым…
Вот легенда стиля совершенно противоположного, нежели деятельная легенда о Монт-Сальвате. Здесь Бог спасает верующих православных от мирской жизни, от её соблазнов, и недаром многие сотни восковых свечей светились, да и теперь светятся в тёплые летние ночи по берегам Светлого Яра в Керженских заволжских лесах, и не спит народ, напряжённо стараясь услыхать сладкий звон настоящего, живого, таинственного города святых.
