Как можно спокойнее я сказал ей:
- Поверьте, я хочу вам добра. Хочу помочь. Что с вами случилось?
Она вновь посмотрела на меня, но не мельком, а внимательно, изучающе. Потом сказала мальчику: "Ну что ты, Гошенька, успокойся", обняла его, прижала. Вытерла ему нос и себе. Спрятала платок в сумочку. Одернула жакет. Я курил. На привокзальной площади сигналили автобусы. За вокзалом, на путях, пересвистывались паровозы. Скоро свистнет и мой паровоз. Для добрых дел времени у меня в обрез.
- Не хотите говорить?
Сам подивился своей настойчивости. В принципе я с незнакомыми женщинами не заговариваю. Стеснительность мешает, переходящая порой в угрюмую застенчивость. А иногда кажется:
женщины подумают, что я с ними заигрываю ради определенной цели, а это уж пошлость, от которой меня коробит. Короче - на знакомства я не мастак.
Докурил папиросу, окурок швырнул в урну и собрался было уходить, когда женщина сказала:
- Лейтенант, не сердитесь. Мне стыдно выкладывать свои беды как-то сразу. Но я выложу...
И, запинаясь, она рассказала: стояла в очереди за билетом, зазевалась, сумочку раскрыли и вытащили кошелек (она щелкпула замком сумочки для наглядности), там все деньги, паспорт, пропуск, ну, кошелек с документами потом подкинули, деньги - тю-тю; заявила в милицию, обещали посадить без билета, да покуда не сажают, разбираются.
"Благородные ворюги, документики подбросили", - подумал я и спросил:
- Ехать-то куда?
- В Читу.
- Там дом?
- Да.
- А зачем в Новосибирск приезжали?
Разговор смахивал на допрос, но женщина отвечала все с большим желанием. Видать, я ее разговорил-таки.
- Сюда приезжала хоронить отца.
- А что ж никто не провожает?
- Некому.
- А это ваш сынишка?
- Мой. Пришлось брать с собою. В Чите не с кем оставить.
Пацаненок - ему года три - крутил пуговицу на рубашонке, таращил на меня раскосые глазенята, еще полные слез; в нем было побольше русского, светлого: и кожа, и волосы, да и нос не такой приплюснутый, и скулы не выпирали. И тем не менее на мать он походил здорово.
- В Новосибирске никто не провожает, зато в Чите вас будут встречать с цветами:, - пошутил я, понимая: тяжеловесно это, топорно.
- В Чите пас некому встречать, - сказала она так, что у меня пропала охота шутить ц расспрашивать тоже.
Помнмо всего прочего время мое истекало. Это милиция может досконально разбираться, а мне некогда. Я должен решать без проволочек. Эту женщину я абсолютно не знаю. Но знаю:
она плакала, плакал и ее ребенок. После войны я дамских и тем более детских слез совершенно не переношу, тут я всегда действую. О нарушении воинского порядка, о незаконности того, что задумал, я старался не вспоминать. И потом во мне опять возникла необъяснимая и острая жажда испытать судьбу, свою веру в людей - то, что было с Головастиковым. Я сказал:
- Простите, вас как зовут?
- Нина.
- Меня - Петр. Вам, простите, сколько лет?
- Двадцать три.
- Мы почти что ровесники! Стало быть, можно на "ты".
Можно? Ну так слушай, Нина: поедем с нами, в эшелоне. Это, конечно, медленней, чем в пассажирском, но верней.
Она подняла глаза и пристально посмотрела на меня. Я смутился:
- Ну, что разглядываешь?
- Надо же поглядеть на человека, которому доверяешься, - сказала она. Дальше Читы не увезете?
- Нет.
- А точно эшелон пройдет через Читу?
- Вероятно, да. Мимо не провезем...
Она задумалась, снова в упор глянула. И почему-то прерывисто вздохнула.
- Спасибо. Я согласна. Но для вас это никаких трудностей не создает?
- Какие там трудности! - сказал я беспечно и подумал о комбате и о Трушине. - Сами хозяева. Теплушка неказистая, но доехать можно. Пошли, Гоша?
Мальчишка задпчился, спрятался за мать. Она встала, взяла корзппку. Я взял чемодан. Процессия: я впереди, за мной Нина, тащившая за руку Гошу, он отставал, заплетался великоватыми, не по размеру, ботинками, явно собираясь расхныкаться. Идем, так сказать, на посадку.
Я оборачивался, бодряше улыбался Нине, пацану подмигивал:
"Шнре шаг, Гоша! Сейчас ты - ту-ту, домой!" - а сам думал:
вот тебе и ту-ту, куда веду эту женщину с ребенком, как они будут жптъ несколько дней среди моих солдатиков? Старичка подвезли от Ишима до Омска, накоротке, - это одно, женщина и несколько дней - это другое. У нее, совершенно незнакомой, на глазах будет вся наша армейская жизнь. Ну, особых секретов нет: занятия почти не проводим, только политинформацию. Но разговоры-то могут быть не для посторонних ушей. И потом она женщина, как ей, извините, управляться со своими надобностями от остановки до остановки? Как оценят ее присутствие в вагоне Трушин, а следовательно, и начальник эшелона? Не заставят лп высадить? Женщина на корабле! И как поведут себя в данной ситуации они, мои солдатики? Со старичком было проще, с Макаром Ионычем. Разве что исчезновение часиков кое-кто связывает с ним, и то это вряд лп - часики.
Так или иначе - отступать было некуда. Да и не в мопх правилах отступать. Все-таки я спросил:
- Нина, а вы где работаете?
- В райкоме комсомола.
- О! И кем же?
- Инструктор по учету.
Райком комсомола - это неплохо, это обнадеживает. Начальство повезем.
На перроне мы наткнулись на Райку. Батальонная повариха, поблескивая медалью "За боевые заслуги", прогуливалась в одиночестве, и во взоре ее было высокомерие. Но когда увидела меня, то взор ее, кроме высокомерия, выразил и глубочайшее презрение: и ты, Глушков, такой же, как все, и ты уцепился за гражданскую бабу, да еще с ребенком, нет, люди добрые, вы подивитесь на этих мартовских котов! Я невольно заплелся ногами, наподобие Гоши.
В теплушке Нина сняла жакет, и оказалось, что плечи у нее узкие и вся она узкая, тонкая, как девочка. Мне это было приятно, как и то, что в эшелон посадил ее, по-видимому не замеченной батальонным начальством. Теплушке объяснил, кто Нина, почему и докуда едет с нами. Солдаты выжидательно помалкивали, оглядывая гостей и меня. И я понял: они поведут себя с ней так, как поведу я.
- Товарищ старшина, отгородим внизу закуток для наших пассажиров.
- Создадим купе, товарищ лейтенант, - ответил Колбаковскпй с неким тайным смыслом.
- Да, купе. В нем будут жить Нина с сыном. Отгородите моей плащ-палаткой. Драчев! Дай плащ-палатку.
Колеса под деревянным полом чугунно провернулись, застучали, и мальчик сказал:
- Мама, хочу пи-пи.
Никто не засмеялся, не улыбнулся. Нина вытащила из корзины завернутый в газету эмалированный горшок, водрузила на нем в уголке Гошу, задумчивого, сосредоточенного. Вот так-то, лейтенант Глушков: солдатская теплушка и детский горшок.
Не представляется ли вам это сочетание несколько противоестественным? Представляется. Но отлично, что у Нины есть горшок, иначе с пацаном была бы проблема.
