Центральный архив ФСБ РФ документальными материалами об аресте и осуждении Крамарова B. C. не располагает.
Для сведения сообщаем, что по имеющимся у нас данным в Информационном центре УВД Красноярского края хранится дело на спецпоселенца Крамарова B. C.
О результатах рассмотрения просим сообщить инициатору запроса. (То есть мне. — B.C.)
Приложение: запрос с н. вх. № 11581, на 2 листах, только в 1 адрес.
Заместитель начальника архива Н. Я. Михейкин»
Работники архива ФСБ сделали все возможное для того, чтобы я разыскал нужное мне дело. Но на мою беду это письмо не дошло до Владимира Дмитриевича Оскоцкого, находящегося в отпуске, а попало к бывшему секретарю правления старого Союза, остроумно прозванного «писательским колхозом», писавшему произведения, полные любви к коммунистической партии, но сумевшего вовремя «перестроиться» и даже попасть на должность в Союзе демократических писателей. Этот человек явно не хотел, чтобы появилось на свет еще одно официальное доказательство дикого произвола сталинского тоталитарного режима, и как бы между прочим заметил мне, что приложение к письму утеряно, наверное, случайно выброшено в мусорное ведро вместе с ненужными бумагами.
Я не верил своим ушам.
— Документ ФСБ утерян?! В демократическом Союзе писателей?! — нервно выпалил я.
— Сейчас все перепутано, не разберешь — где, что и кто.
Я знал, что говоривший со мною человек в свое время написал грязный донос на Андрея Вознесенского, якобы получившего во Франции под видом гонорара деньги на антисоветскую деятельность. Я промолчал. Это удивило человека, к которому попало письмо из архива ФСБ. Он знал, что приложение возобновить невозможно, а без запроса ФСБ в УВД Красноярского края мне не добраться до дела отца Крамарова.
— Заранее извиняюсь за то, что утеряно приложение, — дважды сказал он мне, но с промелькнувшим в глазах испугом, видимо, где-то в глубине души почувствовал, что неудобно, стыдно дурить голову седому писателю, немало испытавшему на своем веку.
Любители сильной руки, при которой вольготно жилось творцам серости и раболепства, увы, еще остались даже среди писателей. И от этого грустного факта никуда не деться. Они будут еще огрызаться, гадить честным людям, хотя и знают, что время культа личности больше не вернется, Я думал написать пьесу или сценарий, в котором Савелий мог бы сыграть роль своего отца, как сделал известный артист Театра сатиры, а затем Малого театра, Евгений Яковлевич Весник, Он для этого выезжал в город Кривой Рог, где в местном театре игрался спектакль о его отце, погубленном здесь в сталинские времена. Я не сомневаюсь, что Савелий сыграл бы трагическую роль своего отца. Он был творчески и граждански готов к этому.
Дорога в Голливуд стала шире и светлее для Савелия. На столе в его доме лежал сценарий с ролью для него, одной из основных в фильме. Где-то по почте продвигался к нему сценарий другого фильма.
Наташа настояла, чтобы они пошли к врачу-терапевту. Тот осмотрел Савелия и направил его к онкологу. Наташа, услышав это, побледнела, а Савелий улыбнулся:
— В России, при моей популярности, я достал бы себе анализы, самые лучшие. Как-то зашел к начальнику управления дипломатическим корпусом. Он распределял машины, оставшиеся после отъезда на родину иностранных дипломатов. Так вот, Наташа, он увидел меня и расплылся в улыбке до ушей.
— Берите любую машину. Вам я не могу отказать ни в чем!
— «Фольксваген» можно?
— Конечно! — продолжал улыбаться начальник управления.
Я был еще сравнительно молод, холост и, для того чтобы попижонить, выбрал белый аккуратный «фольксваген».
— И сейчас ты пижон, — попыталась поддержать его настроение Наташа, — купил белый «мерседес»!
— В черной машине пусть меня похоронят, — с обреченностью в голосе неожиданно вымолвил Савелий. Наверное, предчувствие неотвратимого конца овладело им, предчувствие беды, с которой он боролся, моля о помощи Бога, соблюдая строгую диету, занимаясь спортом, без малейших уступок, лености и усталости. Он не мог избежать нервных потрясений, способных стимулировать болезнь, но сражался с нею как мог. И возможно, на значительное время задержал ее развитие? И еще поборется с нею. Поэтому рано сетовать на судьбу, еще неизвестен приговор врача, и вообще он не собирается сдаваться никакой болезни.
Заключение опытного врача было однозначным — рак прямой кишки. Наташа пошатнулась, услышав об этом, а Савелий смутился:
— Значит, меня будут резать? Раньше резали мои тексты, выбрасывая сатиру. Впрочем, и по мне проходились тоже…
— У вас уже были операции? — не понял его врач.
— В русском понятии жизни, — попытался объяснить онкологу свои слова Савелий, — на английский язык это не переводится. Извините, доктор.
— Положение сложное, — серьезно произнес врач, — потребуется операция. Подумайте. Для операции нужно ваше согласие.
— Я поведу машину, — предложила Наташа, когда они вышли из больницы.
— Нет, — покачал головой Савелий и положил руки на руль.
Дома прилег на диван. Рука потянулась к газетному столику. Савелий разыскал «Панораму» с отчетом о его юбилее.
Наташа сделала вид, что не заметила то, что он о себе говорит в прошедшем времени, словно никогда больше не выйдет на сцену:
— Скажи, Наташа, только честно, не был ли я смешон в жизни, в быту? Не делал ли глупостей?
— Что ты, Савелий? — удивилась Наташа. — Все люди делают ошибки, но я не замечала за тобой ничего дурного! Ты всегда по-доброму расположен к людям!
— Не всегда. И бывал смешон, — серьезно вымолвил Савелий, — однажды, когда Левенбук и Хайт были у нас на гастролях, я назначил им встречу в ресторане «Черное море», но забыл, что на день встречи приходится суббота. Я, конечно, не пошел в ресторан, не отвечал на телефонные звонки, а друзей предупредить не успел. Левенбук заволновался, подумал, что со мною что-нибудь стряслось, и пришел ко мне домой. Застал меня с туфлями в руках и говорит: «Я понимаю, что сегодня шабат, что тебе работать запрещено, но если ты держишь в руках туфли, то почему не можешь взять телефонную трубку?» Еще они с Хайтом доставали меня насчет диеты, но тут совершенно зря, они не знали секрета моего здоровья, наследственности. Я их простил.
— Савелий, не вспоминай плохое, — сказала Наташа, — я до сих пор потрясена приездом в этот дом. Ты прекрасно обустроил его, учел все, до мелочей. Я сразу попала в рай. Мне нечего было доделывать или устанавливать. Я была поражена твоей хозяйственностью и вниманием ко мне.
