.
Весь путь от Омска до Москвы, который я проделывал
уже не в первый раз, прошел у меня в каком-то радостном
тумане. Я был в прекрасном настроении, являл образец
добродушия и любезности в отношении моих случайных
спутников по вагону, каждый день отправлял с дороги
восторженные открытки матери и Олигеру.
В Москве меня встретила на вокзале Пичужка. В ее
семье не все было благополучно: несколько дней назад за
болел скарлатиной ее младший брат Гуня. Пичужкина мать
устроила карантин и заперлась с Гуней в двух изолиро
ванных комнатах. Тетя Юля с другим братом, Мишуком,
временно перебралась в гостиницу. Отец Пичужки был
в отъезде. В результате мы с Пичужкой оказались пол
ными хозяевами в остальной части квартиры и зажили
с ней веселой и беспорядочной богемой.
Пичужка к этому времени стала уже совсем взрослой,
молодой, очаровательной девушкой. Своей живостью, умом,
начитанностью, практической сметкой она поражала окру
жающих, и около нее всегда было много интересных мо
лодых людей. Но сердце ее еще оставалось нетронутым, и
увлекалась она больше всего своей работой в воскресной
школе и на Пречистенских рабочих курсах. За год нашей
разлуки Пичужка стала еще большей «культурницей», чем
238
раньше, и это сразу же повело к жестоким спорам между
нами. Я прожил в Москве, на перепутье, около недели, и
почти каждый день мы вели идеологические баталии. Од
нако теперь мы были старше, больше знали, умели лучше
уважать чужое мнение, и потому эти баталии, не в при
мер прошлому, были глубже, серьезнее, зрелее. Они не
оставляли горечи и раздражения. Наоборот, наша старая
дружба от этих споров только выигрывала. Мы станови
лись как-то ближе и понятнее друг другу.
Обычно с утра до вечера мы бегали по городу. Пичуж
ка знакомила меня с своими друзьями и приятелями обоего
пола, каковых у нее было немало. Мы ездили в Нескуч
ный сад, катались на лодке по Москва-реке, ходили
в театр, обедали в каких-то маленьких подозрительных
ресторанах. К ночи мы возвращались домой. Пичужка
заваривала чай и готовила ужин, а я развлекал ее в это
время декламацией из Шиллера, Гейне, Байрона, Некра
сова, Лермонтова и других моих литературных любимцев.
После ужина мы устраивались по-домашнему: я сбрасы
вал свою студенческую тужурку и крупными шагами
ходил по комнате с расстегнутым воротом рубашки, Пи
чужка облачалась в какую-то длинную материнскую кофту,
похожую на халат, и с полураспущенными волосами сади
лась на низенькое кресло у печки. Тут у нас начинались
споры и разговоры «на серьезные темы». Большей частью
на одну и ту же тему: что делать? Куда итти?
— Мы согласны с тобой в одном пункте, — говорил я
Пичужке, — что нынешние порядки в России никуда не-
годятся. Их надо изменить. Очень хорошо. Но как?.. Вот
тут-то и начинаются расхождения. Ты хочешь сначала обу
чить грамоте всех щедринских «мальчиков без штанов» и
только потом уже менять порядки. А я в это не верю.
— А во что же ты веришь? — не без ехидства спраши
вала Пичужка. — В очищение мира огнем?
Мне было несколько неприятно напоминание об этом
моем недавнем божке, ныне уже низвергнутом с пьедестала,
и потому я сам переходил в нападение:
— Твоя грамота — вещь, конечно, полезная, но она по
хожа на обоз атакующей армии... Я предпочитаю быть в
передовой цепи застрельщиков. Мне так больше нравится,
да это и важнее.
— О какой армии ты говоришь? — возражала Пичуж
ка. — Что ты имеешь в виду?
239
— О какой армии? — повторял я. — Разве ты не чув
ствуешь, Пичужка, что в обществе подымается какая-то
волна? Разве ты не видишь, что она с каждым днем ра
стет, крепнет? Спящие просыпаются... Не пройдет двух-
трех лет, и физиономия России совершенно изменится. Рос-
с и я — великая страна, русский народ — великий народ.
Пусть кричат, что мы, русские, не способны к мировому
общему делу,—настанет час, когда русский народ дока
жет обратное...
И затем, приходя во все большее возбуждение, я про
должал:
— Я счастлив, что мне придется жить в эту чудную
эпоху, когда Россия отбросит дух дряхлости и уныния,
когда она помолодеет и разогнет свою согбенную спину...
Может быть, и мне удастся сослужить хоть маленькую
службу родине, разбудить хоть двух-трех спящих людей! Не
думай, что я рисуюсь, — я говорю это вполне серьезно:
кровь мою и жизнь готов отдать моей стране!
Пичужка помолчала немного и затем, точно в раздумьи,
сказала:
— Я верю твоей искренности, но не увлекаешься ли ты
созданной себе фантазией? Возможно ли, чтобы через ка
ких-нибудь два-три года физиономия России изменилась?
Мне как-то не верится. Не потратишь ли ты зря свои силы
на достижение невозможного? Не лучше ли было бы эти
силы поберечь?
— Не умею я упаковывать свои силы в бочонки на
случай будущей необходимости, — запальчиво отпарировал
л. — Если у меня есть силы, я хочу их тратить теперь же
на то, что считаю полезным делом.
Мы еще долго спорили с Пичужкой в тот вечер, и хотя
притти к полному соглашению не могли, все-таки первона
чальная пропасть между нашими взглядами стала сужи
ваться: моя кузина теперь лучше понимала мои настроения.
В другой раз мы говорили с Пичужкой о браке. Она не¬
сколько туманно давала мне понять, что за ней ухаживают
несколько претендентов и что один из них ей очень нра
вится.
— Уж не собираешься ли ты выйти за него замуж? —
насмешливо спросил я.
Пичужка внезапно покраснела и не совсем уверенно ска
зала :
240
— В конце концов когда-нибудь надо же выходить
замуж.
Я пришел в страшное негодование и набросился на Пи
чужку. Она так много говорила о принесении пользы наро
ду, она собиралась итти в деревню, она хотела ехать учи
тельницей на Сахалин, — но что из всего этого получится,
если она выйдет замуж?
— Брак налагает на человека самые тяжелые и самые
красивые цепи, — горячился я. — Они связывают его, де
лают неспособным на беззаветные, смелые поступки. Же
натый человек — конченный человек, он уже выбывает из
