В апреле Эйнштейн читал очередной курс в Лейдене, бился со своими уравнениями и с патентным ведомством: подали со Сцилардом очередную заявку на холодильник. С мая по октябрь — Капут; там подписал с Томасом Манном, Ролланом и другими интеллектуалами еще один манифест против воинской повинности, дал интервью о религии журналу «Америкэн мэгэзин»: «Я не верю в Бога, который злонамеренно или произвольно вмешивается в личные дела человечества. Моя религия — это скромное восхищение громадной силой, что проявляется в той небольшой части Вселенной, которую наши бедные слабые умы могут понять!» Другое интервью — Уильяму Германсу, филологу, соратнику по Лиге прав человека; тот спросил, есть ли у Эйнштейна симпатии к коммунизму. «Я никогда не восхищался какой-либо системой, которая поощряет стадное в человеке, подавляя его свободу. Я сказал, что Маркс принес себя в жертву идеалу социальной справедливости, но я не говорил, что его теории верны. Что касается Ленина, я не думаю, что он мне нравится. Как можно назвать меня коммунистом, когда я боролся так долго за свободу мысли, свободу от военной муштры и стандартизации?» (Это пересказ Германса, и он может быть неточен.) В конце июня участвовал во Всемирной конференции за мир в Берлине. А 10 июля в Дортмунде родился внук — Бернард Цезарь (1930–2008). Дед не обрадовался, а жестоко написал отцу ребенка: «Не узнаю в тебе моего сына». Ничего, ребенок вырос и без дедушки с бабушкой, был здоров, играл на скрипке и со временем стал дедовым любимцем. А его отец вернулся работать в цюрихский Политехникум.
Летом, по свидетельству подруги Эльзы Антонины Валлентен, Эдуард написал отцу несколько странных писем. Сами письма не сохранились, но Ганс Альберт подтверждал, что они были, и Эдуард писал отцу, что тот «тенью навис над его жизнью» и «погубил его». Эйнштейн помчался в Цюрих, но общения с младшим сыном не вышло, а старший сам был так зол на отца, что не мог стать посредником. Милева, видимо, тоже не справлялась. К концу лета Эдуард стал угрожать самоубийством. Ганс и Милева просили отца снова приехать. Он не приехал… На осень назначили свадьбу Марго с Марьяновым. Этот брак тоже не нравился родителям, Эйнштейн даже консультировался с Луначарским, можно ли Марьянову доверять; тот поклялся, что можно. Марьянов иногда выполнял в доме секретарские обязанности; именно он записывал второй диалог Эйнштейна с Рабиндранатом Тагором (тот с конца марта ездил по Европе, 14 июля прибыл в Капут).
«Эйнштейн. Существуют две различные концепции относительно природы Вселенной: 1) мир как единое целое, зависящее от человека; 2) мир как реальность, не зависящая от человеческого разума.
Тагор. Когда наша Вселенная находится в гармонии с вечным человеком, мы постигаем ее как истину и ощущаем ее как прекрасное.
Эйнштейн. Но это — чисто человеческая концепция Вселенной.
Тагор. Другой концепции не может быть. Этот мир — мир человека… отдельно от нас не существует. Наш мир относителен, его реальность зависит от нашего сознания.
Эйнштейн. Но это значит, что истина или прекрасное не являются независимыми от человека.
Тагор. Не являются.
Эйнштейн. Если бы людей вдруг не стало, то Аполлон Бельведерский перестал бы быть прекрасным?
Тагор. Да.
Эйнштейн. Я согласен с подобной концепцией прекрасного, но не могу согласиться с концепцией истины.
Тагор. Почему? Ведь истина познается человеком.
Эйнштейн. Я не могу доказать правильность моей концепции, но это — моя религия. Теорема Пифагора в геометрии устанавливает нечто приблизительно верное, независимо от существования человека. Во всяком случае, если есть реальность, не зависящая от человека, то должна быть истина, отвечающая этой реальности, и отрицание первой влечет за собой отрицание последней… Например, этот стол останется на своем месте даже в том случае, если в доме никого не будет.
Тагор. Да, стол будет недоступен индивидуальному, но не универсальному разуму.
Эйнштейн. Нашу естественную точку зрения относительно существования истины, не зависящей от человека, нельзя ни объяснить, ни доказать, но в нее верят все, даже первобытные люди. Мы приписываем истине сверхчеловеческую объективность. Эта реальность, не зависящая от нашего существования, нашего опыта, нашего разума, необходима нам, хотя мы и не можем сказать, что она означает.
Тагор. Наука доказала, что стол как твердое тело — это одна лишь видимость и, следовательно, то, что человеческий разум воспринимает как стол, не существовало, если бы не было человеческого разума.
Эйнштейн. В таком случае я более религиозен, чем вы».
Они продолжили дискутировать в том же духе во время третьей встречи в Берлине 19 августа (также записано Марьяновым):
«Тагор. Мы сегодня с доктором Менделем обсуждали новые математические расчеты, допускающие случайность в мире элементарных частиц; получается, что драма жизни не несет в себе тотальной предопределенности.
Эйнштейн. Хотя в пользу этого и могут свидетельствовать факты, это еще не повод распрощаться с причинностью».
Потом Тагор поехал в Россию и взял с собой Марго и Марьянова — безумно жаль, что нет толковых воспоминаний об этой поездке, ведь Эйнштейн наверняка во многом на них опирался, составляя представление об СССР. (Марьянов говорил, что на тестя произвел чрезвычайное впечатление рассказ о том, что русские искоренили проституцию.) 22 августа Эйнштейн выступал на открытии выставки радио, где впервые демонстрировали «телевизионный приемник», в начале сентября послал приветствие Первому интернациональному конгрессу рабочих Палестины (евреев и арабов), проходившему в Берлине (дома те и другие боялись такой конгресс проводить). 14 сентября прошли парламентские выборы — первые после распада парламентской коалиции, состоявшей из СДПГ, Германской партии Центра, Немецкой народной партии, Немецкой демократической партии и Баварской народной партии. Экономический кризис, постоянные вопли про врагов внешних и внутренних — и чудовищная перемена: НСДАП с 2 процентов поднимается до 18,33 и занимает второе место после СДПГ, потерявшей 6 процентов (стало 24,5). Коммунисты чуть подросли — с 10,62 до 13,13 процента. Некоторые, кстати сказать, голосовали за НСДАП из страха перед коммунистами: те уже настроили у себя концлагерей, нам такого не надо, а Гитлер не допустит… А что же партия Эйнштейна? В 1930 году часть Демократической партии объединилась с консервативно-антисемитским «Младогерманским орденом» в Немецкую государственную партию и набрала 3,8 процента голосов. Левое крыло образовало Радикально-демократическую партию, но она в тех выборах еще не участвовала. Так что либеральной интеллигенции в парламенте оказалось — 0 человек.
