Это продолжалось несколько дней. Как-то раз после обеда снова началась бурная ссора; сначала служанка и ее бывшая хозяйка осыпали бранью друг друга, а затем перешли к рукопашной. Мужчины никак не могли их разнять, ибо две фурии царапались и кусали всякого, кто пытался вмешаться в их поединок. Наконец несколько минут спустя им удалось вытолкать служанку из дома, и, чтобы она не вернулась, они гнали ее через весь двор, до ворот, выходящих на улицу.
В порыве беспричинного гнева, который внезапно охватывает алкоголиков, хозяин дома возложил ответственность за драку на жену, заявив, что она позорит его перед гостями своими грубыми манерами. Проклиная ее, он попытался проделать излюбленный маневр: загородить дверь своей тучной фигурой и поколотить злополучную супругу. Однако его благоверная, распаленная недавней схваткой, бросилась на мужа и резким движением вырвала у него из уха длинную серьгу[182], отчего мочка обагрилась кровью. В ответ он нанес противнице удар по голове, и она принялась вопить.
Жена «капитана» выскочила из своего темного логова, чтобы утихомирить драчунов. Не успела она сделать и двух шагов на крошечном поле битвы, как случайно получила сильный удар палкой по щеке и упала на мешки, служившие диваном, взывая о помощи.
Йонгдена не было дома. Я сочла своим долгом вмешаться, чтобы не дать разъяренному мужчине искалечить жену, и тоже побежала в каморку, намереваясь спрятать у себя плачущую соседку, которая была объята ужасом. Другие гости этого караван-сарая тоже поспешили на помощь и оттащили мужа от входа, освободив его жене путь к отступлению.
— Уходите скорее, — шепнула я женщине, прикрывая ее. Она быстро прошмыгнула мимо меня, и больше я ее никогда не видела.
Вернувшись вечером, «капитан» нашел свою супругу с распухшей, посиневшей щекой.
Мой скромный литературный дар не позволяет мне воссоздать драматическую сцену, разыгравшуюся при мерцающем свете жаровни. «Капитан» был прирожденным трагедийным актером. Его патетический монолог продолжался полночи; мужчина то приходил в исступленную ярость и взывал о мщении, то, смягчившись, трогательно жаловался на страдания своей дамы, то вставал в полный рост и, почти касаясь головой низкого потолка лачуги, говорил об оскорблении, нанесенном его чести.
Человек, которому были адресованы все эти красноречивые тирады, валялся на своем горе-диване в полубесчувственном состоянии; «капитан», который и сам не раз за день прикладывался к бутылке, завершил свою речь, заклеймив пагубное пристрастие к спиртному.
На следующий день бывший военный отозвал Йонгдена в сторону и сообщил ему о своем намерении возбудить судебное дело и пригласить меня в качестве свидетеля, чтобы получить компенсацию за синяк, красовавшийся на щеке жены.
Юный лама попытался отговорить его от этой затеи. Он прочел ему проповедь, внушая, что прощение предпочтительнее мести, и дал немного денег. «Капитан» почтительно выслушал его поучения, прикарманил деньги, но не изменил своего решения. Человека, который нанес ему оскорбление, следовало покарать, и я должна была помочь ему в этом.
Когда Йонгден передал мне этот разговор, я почувствовала себя очень неуютно. Став свидетелем на нелепом процессе, я должна буду появиться перед множеством людей, которые, несомненно, захотят услышать рассказ о странствиях паломников, явившихся из столь дальних краев и посетивших немало святых мест. Это может вызвать бесконечные расспросы о том, откуда мы родом, что создаст угрозу для моего инкогнито.
Мы молча выпили чай, размышляя о том, как избежать этой опасности, как вдруг дверь распахнулась, и на пороге появился какой-то человек. В Тибете, особенно среди простого народа, не принято стучаться или просить разрешения войти в комнату либо в дом. После традиционного обмена приветствиями незнакомец известил нас о том, что моя соседка, которой я помогла бежать, собирается потребовать развода и просит меня дать свидетельские показания о том, как грубо обращался с ней муж.
Так же, как Йонгден в предыдущем случае, я попыталась убедить гостя в том, что мне лучше сохранить нейтралитет по отношению к супругам, которым я сочувствовала в равной мере, так как они оба относились ко мне сердечно, но мужчина заупрямился подобно «капитану». Уходя, он сказал, что будет настаивать, чтобы меня вызвали в суд в качестве свидетеля.
Тогда мы решили уехать на неделю, надеясь, что за это время страсти после скандала улягутся и мое незначительное участие в деле будет забыто.
Найти цель для поездки нетрудно. По дороге в Лхасу мы не смогли посетить большой монастырь Гальден, мимо которого проходили. Все его обитатели находились тогда в столице на ежегодном съезде монахов трех государственных монастырей[183], и двери храмов были закрыты. Мы решили отправиться туда, чтобы осмотреть достопримечательности и поклониться мавзолею религиозного реформатора и основателя секты Желонгпа Тсонг-Хапа.
Эта экскурсия не обошлась без происшествий. Йонгден гулял один по монашескому городу и неожиданно повстречал человека, который давно знал нас обоих. Тибетец, разумеется, спросил обо мне, и мой спутник ответил, что я по-прежнему нахожусь в Китае и он вернется ко мне, как только совершит это паломничество. Наш друг пригласил его к себе на трапезу, но Йонгден отказался, сославшись на небольшое недомогание, и обещал навестить его в другой день. Он вернулся ко мне; к счастью, мы уже закончили осматривать монастырь с его окрестностями и поспешили покинуть это место.
Пока мы отсутствовали, на нашем постоялом дворе в Лхасе было выпито много чая и спиртного, и два судебных процесса оставались по-прежнему под вопросом. В столице приближались новые празднества, и судьи распустили присяжных до их окончания. Это известие положило конец моим опасениям, ибо я решила покинуть Лхасу на следующий день после того, как состоится грандиозное шествие сер панг, завершающее период увеселений.
История повторяется, и у человеческой фантазии существуют пределы. Люди из разных стран, удаленных друг от друга на огромные расстояния, воспроизводят по прошествии нескольких веков обычаи, поверья и ритуалы народов, о которых они никогда не слышали, и поэтому их, нельзя заподозрить в плагиате. Мне было суждено получить в Лхасе новое подтверждение этого факта.
Подобно древним евреям, тибетцы ежегодно совершают обряд, в конце которого они изгоняют из города «козла отпущения». Однако тибетского «козла» роднит с его библейским собратом лишь миссия, которую оба выполняют; роль животного играет здесь человек.
