Ознакомительная версия.
Я обнаружил, – пишет Мак-Уайт редактору «Studies», – что чрезвычайно трудно сохранять абсолютную беспристрастность в отношении Печерина. Так много из того, что он делал, говорил или писал в 1868 или 1869 году, к нему привлекает, а потом вдруг видишь горечь и яд (как в этом отрывке об ирландских священниках и женщинах) его писем к Чижову. В сокрытии информации о Печерине заинтересованы разные стороны. В большой степени ценность моей работы основана на том, что мне удалось убедить о. Андреаса Самперса (архивиста ордена) предоставить мне все материалы о нем из архива редемптористов, и вся корреспонденция, связанная с борьбой Печерина с орденом, будет напечатана в выходящем номере Specilegium. В ней содержатся материалы, которые, как я полагал, редемптористы предпочли бы не публиковать. Однако я думаю, что решение редемптористов, как ни затруднительно для них оно было, возможно, легче вашего. В этой ситуации они являются пострадавшей стороной, и если они не жалуются, недовольство стороны, менее их пострадавшей, имеет меньше оснований (Pecherin Papers, 87).
Мак-Уайт ссылается на интерес, проявленный к его исследованию и переводу печеринских мемуаров различными авторитетными представителями ордена, в том числе профессором арабистики и гебраистики, некогда капелланом больницы Богоматери, а ныне архиепископом Дублина. Затем он переходит к основному доводу, к «тяжелому оружию». А именно: Мак-Уайт сообщает о том, что «за железным занавесом возродился серьезный интерес к Печерину». Об этом свидетельствует статья Сливовской о предшественниках Герцена, в которой привлечено много новых материалов из московских и ленинградских архивов. «Ее работа впечатляет добросовестной честностью», замечает Мак-Уайт и сообщает, что Сливовска готовит к печати перевод мемуаров Печерина на польский; во Франции «профессор Сорбонны Маркаде (Marcadet) закончил свой перевод и ищет издателя. Он вполне компетентный ученый, но немножко сумасшедший, к тому же это католик, принявший православие. Интересный путь для француза, живущего в Париже. (…) Эти ученые и, конечно, многие на Западе не замедлят накинуться на пропуск этого отрывка». В этом месте копии письма рукой Мак-Уайта сделан значок, указывающий, что этот пункт стратегии был предложен Виктором Семеновичем Франком.
Многие западные исследователи, – продолжает Мак-Уайт, – готовы были бы простить мне такого рода пропуск, но это поставило бы меня в уязвимое положение, если я стал бы критиковать Маркаде за пропуски или искажения. В своей статье, напечатанной в Риме, я критиковал советские издания за намеренные ошибки и искажения. Если подобное нарушение случится в Studies, Вы можете быть уверены, что советские исследователи немедленно его заметят. То, что подобное сокрытие фактов является в Советском Союзе национальным времяпрепровождением, нисколько не помешает им злорадно ткнуть в нас укоряющим перстом. Хотя они выпустили некоторые новые материалы о Печерине, он продолжает оставаться чувствительной для них темой.
Тут Мак-Уайт сознательно блефует, он-то прекрасно понимал, что дублинский католический журнал вряд ли мог быть доступен советским исследователям в 1972 году, а те, для кого он был доступен, вряд ли стали бы сверять точность перевода. И, наконец, указав, на чью мельницу лил бы воду пропуск негативных отзывов Печерина о католицизме, Мак-Уайт добивает редактора сообщением о том, что, как недавно выяснилось, Печерин – «любимый писатель Андрея Амальрика»[83], а «поскольку на Западе существует своего рода культ Амальрика, его отношение к Печерину стало поводом для возобновившегося к нему интереса». Таким образом, подводит итог Мак-Уайт, «я боюсь, что ваши ирландские опасения следует сопоставить с возможными осложнениями более широкого характера». В конце концов, статья его была напечатана в двух номерах «Studies. A Quarterly Review» за 1972 год. К этому следует добавить, что в России переписка Печерина и Чижова полностью до сих пор не опубликована, в некоторой степени из-за того, что их взгляды всегда будут лить воду на кому-то неугодную мельницу.
Прошло еще свыше тридцати лет. Теперешний капеллан больницы Богоматери, сестра Тереза Брофи, узнала о Печерине и его судьбе от автора этой книги. Встреча наша произошла в Дублине, накануне дня Св. Патрика. Участь далекого предшественника не оставила ее равнодушной. Она пригласила меня на праздничный завтрак сестер Милосердия в больницу Богоматери, где я познакомилась с сестрой Юджинией Нолан, историком больницы, выпускницей университета Беркли. Ей удалось найти людей, слышавших о Печерине. Сестра Тереза Брофи помогла мне разыскать новое место захоронения Печерина, которое и могилой не назовешь.
Сестра Нолан хорошо знала не только ирландскую сторону жизни Печерина, но и многие факты его русского прошлого. Она прекрасно представляла себе его артистическую натуру, его способность приспосабливаться к любому окружению и продолжать двойную жизнь, в равной степени иллюзорную. Она провела меня в старое здание больницы, мало изменившееся за столетие. К старому зданию больницы Богоматери пристроено несколько современных корпусов, по коридорам проходят больные, посетители, врачи и сестры милосердия. Кажется, Печерин имел в виду именно это, когда писал: «Со временем, постепенно, жизнь сделается легче, удобнее, будет менее неприятных столкновений, удобства жизни распространятся постепенно на все классы общества, а далее этого я ничего не ожидаю» (РО: 310).
Старое Гласневинское кладбище
Старая могила В. С. Печерина
Новое кладбище Динсгрейндж
Новая могила B.C. Печерина
Рукопись этой книги сдавалась в редакцию в дни, когда умирал папа Иоанн Павел II. Прошло 120 лет между смертью двух стариков – русского католика Печерина и поляка Карола Войтылы, ставшего папой римским. Наверное, смотреть на события сегодняшнего дня глазами персонажа, которому посвящены были годы работы, для исследователя естественно. Что же увидел и узнал бы В. С. Печерин в эти дни? Прежде всего думаешь об изумлении, которое он испытал бы, просто глядя на телевизионный экран, к тому же понимая, что все этапы медленного умирания папы наблюдают и обсуждают одновременно миллионы людей во всем мире. Как он отнесся бы к достижениям технической и информационной революции? Восхитили бы они его, как действие электрической машины, которое он изучал в своей «задней гостиной» на Доминик-стрит, убедился бы он в том, что только «химией, механикой, технологией, железными дорогами» можно улучшить положение масс, или на него навело бы ужас «тиранство материальной цивилизации», от которого, как он когда-то предсказывал, «нельзя найти убежища»? И то, и другое его представление о будущем в какой-то степени подтвердилось.
Ознакомительная версия.
