Ознакомительная версия.
Е. М. Хитрово в интимном кругу называли «Лизой голенькой», потому что она любила появляться в обществе декольтированной, несмотря на возраст, не столь юный. Родственники и друзья Пушкина насмешливо называли ее Эрминией, именем героини Тассо, влюбленной безнадежно в Танкреда[881]. Наконец, сам Пушкин называл ее Пентефрихой[882], уверяя, что ему приходится в отношениях с ней играть роль Иосифа[883]. Но, несмотря на комические черты, ей свойственные, Елизавета Михайловна была незаурядная женщина, и Пушкин не случайно считал ее своим другом, хотя иногда тяготился этой слишком нежной дамой и был даже грубоват и нетерпелив, когда она претендовала на его любовь. Е. М. Хитрово была дочерью героя 1812 года — фельдмаршала М. И. Кутузова-Смоленского. Она была хорошо образованна, владела четырьмя европейскими языками, внимательно следила за политикой и литературою. Она вышла замуж за графа Тизенгаузена[884], который погиб геройскою смертью, ведя со знаменем в руках один из русских батальонов в сражение под Аустерлицем. Летом 1811 года она вышла замуж за генерал-майора Н. Ф. Хитрово[885]. Последние годы их брачной жизни они провели во Флоренции, где муж Елизаветы Михайловны исполнял обязанности русского поверенного по дипломатическим делам. И 1819 году он умер. Е. М. Хитрово осталась жить в Италии до 1827 года. Ее дочери, Екатерина[886] и Дарья, были очень красивы, и салон ее привлекал к себе всех выдающихся мод ей Европы.
С Е. М. Хитрово Пушкин познакомился, вероятно, летом 1827 года. Воспоминания о ней князя П. А. Вяземского, графа В. А. Соллогуба[887], а главное, письма к ней Пушкина дают представление об этой не совсем обыкновенной женщине, сумевшей угадать в Пушкине гениального человека и полюбить его до совершенной готовности всем для него пожертвовать. Она знала и ценила Вяземского, Жуковского, Козлова, А. И. Тургенева, В. А. Соллогуба, Лермонтова[888]… Она читала все, что появлялось в Европе значительного, и Пушкин делился с нею своими мыслями о политике и новой литературе. Светская жизнь и ее страстное увлечение поэтом не помешали ей оставаться верующей по старинке, по-православному и, по-видимому, без того пиетизма и ханжества, которые были характерны для последних лет царствования Александра I. По ироническому выражению князя П. А. Вяземского, Е. М. Хитрово пылала к Пушкину «языческой любовью», а к митрополиту Филарету «любовью христианскою». Этот суровый церковник, человек незаурядный и остроумный, пародировал или, по словам того же Вяземского, «палинодировал»[889] стихотворение Пушкина «Дар напрасный, дар случайный…»[890]. Вероятно, эти стихи Е. М. Хитрово сама прочла митрополиту, сетуя, быть может, на уныние своего друга. Получив ответ Филарета, она поспешила пригласить к себе Пушкина, обещая прочесть ему пародийные строфы знаменитого иерарха. Пушкин не мог приехать в тот день и писал по-французски своей поклоннице: «Я не смогу предоставить себя сегодня в ваше распоряжение, хотя, не говоря уже о счастии быть у вас, одного любопытства было бы достаточно, чтобы привлечь меня к вам. Стихи христианина, русского архиерея, в ответ на скептические куплеты! Да ведь это в самом деле находка!..»
Стихи Филарета не претендовали, разумеется, на самостоятельное поэтическое значение, и смысл их был только в том, что меланхолическим сомнениям Пушкина в ценности бытия он противопоставил идею личной ответственности человека за нравственное содержание жизни. Пушкин ответил чудесными ямбами «В часы забав иль праздной скуки»[891]. Эти ямбы, конечно, выходят далеко за пределы полемики строгого монаха и вольнолюбивого поэта. Стихи «Дар напрасный, дар случайный…», так же как и его стансы «Брожу ли я вдоль улиц шумных…»[892], написаны, конечно, в часы душевной усталости и вовсе не характерны для трезвой и мудрой пушкинской музы. Вот почему поэт так охотно ответил Филарету, ничем не жертвуя из своих взглядов, сложившихся у него к тридцатым годам.
Уже в Михайловском, мечтая о возвращении в столицу, Пушкин был озабочен тем, чтобы иметь журнал, где можно было бы не только печатать свои произведения, но и теоретически защищать избранную им литературную позицию. Поэтому, познакомившись в 1826 году с Д. В. Веневитиновым и его друзьями, он очень горячо стал поддерживать их издательские планы. М. П. Погодин казался ему сначала подходящим для журнала редактором. Поэт обещал свое сотрудничество. Основание «Московского вестника»[893] отпраздновали торжественным обедом, на котором были Пушкин, Мицкевич, Баратынский, братья Beневитиновы[894], Хомяковы, Киреевские, Шевырев, Рожалин, Соболевский и, разумеется, редактор Погодин. Пушкин приглашал к сотрудничеству Языкова и других поэтов. Дело как будто наладилось. Пушкин считал себя романтиком, и беседы с Д. В. Веневитиновым внушали ему надежду, что московские «шеллингианцы» сумеют обосновать новые близкие ему эстетические идеи. Но 15 марта 1827 года Д. В. Веневитинов умер. Юный поэт был душою кружка. Без него «Московский вестник» перестал быть журналом боевым, и Пушкин видел, что М. П. Погодин как редактор слишком сух, негибок и скучен. Поэт охладел к «Московскому вестнику». А между тем он видел, что «Московский телеграф» Полевого и «Северная пчела» Булгарина и Греча[895] влияют на мнение и вкусы публики.
Полевой казался ему недостаточно образованным, самонадеянным и вульгарным; Булгарина он считал писателем ничтожным и не внушающим доверия. Правда, он еще не порывал с ним окончательно, а «Северная пчела» помещала хвалебные и почтительные отзывы о поэте, но в конце концов мир нарушился, и Пушкин нажил себе в лице Булгарина злейшего врага.
В конце 1829 года, когда Пушкин жил в Петербурге, в кружке его приятеля А. А. Дельвига явилась мысль издавать «Литературную газету»[896]. Пушкин с увлечением отнесся к этому проекту. Он мечтал, что «Литературной газете» удастся то, что не удалось «Московскому вестнику», что борьба с «торговой» журналистикой на этот раз будет успешной. Н. И. Греч и Ф. В. Булгарин кроме газеты «Северная пчела» издавали два журнала — «Сын отечества» и «Северный архив»[897]. У этих бойких бесцеремонных журналистов была газетная и журнальная монополия. «Северная пчела» была единственной газетой, которой разрешили печатать политические новости. Поневоле ее читали все. Ф. В. Булгарин, поляк по происхождению, служивший то в русской армии, то под знаменами Наполеона и опять изменивший своим шефам, чтобы искать земных благ в царской России, был типичным авантюристом и в литературе видел средство для житейских успехов. Человек не бездарный, много в жизни испытавший и умевший рассказывать занятно о своих приключениях, он до катастрофы на Сенатской площади находился в приятельских отношениях со многими литераторами и даже печатался в «Полярной звезде» Бестужева и Рылеева. С Рылеевым была у него размолвка, но даже и после нее Рылеев писал ему в дружеском тоне письмо, на что Булгарин ответил уверениями в нежных чувствах. А в это же время он поддерживал свои отношения с Бенкендорфом как добровольный литературный информатор. Эти отношения крепли и развивались. Бенкендорф в одном из писем Пушкину в ответ на прямое указание поэта, что он знает о связи Булгарина с Третьим отделением, бесстыдно лгал, уверяя, что он встречается с Булгариным два раза в год, и призывал его для того, чтобы сделать ему за что-то выговор. На самом деле «Северная пчела» была под прямым покровительством шефа жандармов. Бороться с агентом Третьего отделения, конечно, было нелегко в условиях тогдашней России. Но Пушкин и его друзья все-таки сделали эту попытку, 1 января 1830 года вышел первый номер «Литературной газеты». Газета должна была выходить раз в пять дней. В ней сотрудничали Пушкин, Дельвиг, Вяземский, Катенин, Сомов[898], Языков, Баратынский, Ф. Глинка, Розен[899], Хомяков[900], Шевырев и другие.
Ознакомительная версия.