Одно сознаю, любить вечно можно только Бога. Всё остальное может повториться (со всей яркостью) обманчивой прелестью миража. У каждого человека свой жизненный опыт, свои выводы. Для меня это сложилось так, и я пишу об этом потому, что хочу сознательно ответить на тот вопрос, который, казалось, тогда интересовал Вас. Приблизиться к идеалу всегда возможно, поскольку это в наших силах.
Не хотелось бы уехать из Вильны, не увидев Вас, увезти с собой сознание того, что Вы осудили меня, лишили уважения и хорошего отношения. Вы сказали, что хотите мне верить, и я надеюсь на это. Если же это покажется Вам ненужным и лишним вторжением в Вашу жизнь, напишите откровенно, по правде.
М. Станкевич.
Из письма от 30 мая 1912 года:
…Чувствую всей душой, что проститься так, как мы сегодня, — нельзя. Вам было грустно. Говорить о постороннем и не сказать ничего тёплого. И мне было невыносимо казаться не той, какая я есть.
Князь время от времени испытующе смотрел на меня, я знаю, как он всё подмечает, как он подозрителен. И оттого я чувствовала себя страшно неловко. Вот почему и прощалась с Вами так холодно, хуже, чем чужая.
Сейчас у меня сильно болит голова, едва пишу. Но хочу просить — нельзя ли видеть Вас завтра, хотя бы на 5 минут утром или днём, когда будет удобно? Мы завтракаем в 12 ½, обедаем в 6 часов у Вишневских. Я бы могла приехать утром или после завтрака на Погулянку, чтобы не отнимать у Вас время, и сказать несколько тёплых слов на прощанье (не забудьте о книге Вашей матушки).
Ведь самое ценное в жизни — отдать другому хотя бы частичку своей души, а в Вашем отношении ко мне я не сомневаюсь. Всё остальное не стоит внимания. Простите за кляксу и несуразное письмо. Я приеду, куда укажете и когда Вам будет удобно. Только ради Бога не подумайте ничего дурного. М. Станкевич.
Из письма от 30 мая 1912 года (Кобыляники, Виленск. губ.):
… Вот уже неделя, Борис Викторович, как я написала Вам моё первое письмо.
Волнуюсь, не зная, получили ли? Успокойте меня. 20-го едем к Чегодаевым. Пробудем недели две. Их адрес: Орловско-Рижская дорога, ст. Починок или Боровское. Но Вы успеете написать мне ещё сюда. Если что, письмо перешлют за мной.
Как себя чувствуете? Мне стало немного лучше. Начинаю отходить от сильной усталости. Жду с нетерпением известий. М. С.
Из письма от 18 июня 1912 года (Кобыляники, Виленск. губ.):
…Каждый день жду письма от Вас и каждый день приносит мне разочарование. Сегодня на моё имя пришло письмо с адресом, написанным совершенно Вашим почерком, но с чёрной каймой. Сердце невольно сжалось от боли и… радости, что, наконец-то, ожидаемое от Вас. Но, увы, письмо было от родственника, потерявшего весной жену и ребёнка. И такое грустное и подавленное, что на душе стало ещё тяжелее. Несчастный человек!
Отчего не пишете, Борис Викторович? Дошли ли два первых моих письма? Не изменилось ли Ваше отношение ко мне? Вы, вероятно, съездили в Москву, рассеялись, отдохнули. И наше короткое знакомство вспомнилось Вам, как нечто странное и ненормальное? Пусть так, но желание моё писать Вам, узнать ближе — совершенно искренно. Мы почти не знаем друг друга. Но я Вам верю; до глубины души была тронута Вашими словами по телефону в день отъезда. Вы отнеслись ко мне по-человечески и бережно, как друг, позволили справиться с тем, что так охватило меня.
Я вижу в Вас человека способного не опошлить чувства, а понять всё то, что мы сами вкладываем в них. Может быть, Вы не хотите писать о том, о чём не решились сказать? Но я бы не хотела остаться с сознанием того, что Вы закрыли эту страничку Вашей жизни, не придавая ей значения. Мне было бы очень тяжело, если бы Вы вдруг захотели всё прервать…
Ведь ценно в жизни единственно то, что даётся друг другу добровольно. А мне именно нужна сильная и искренняя помощь. Но где её найти и при этом не ошибиться в других?
Я невольно сбиваюсь на минорный тон. Вы обещали помочь мне вернуть душевное равновесие, а вместе с тем молчите. Последние дни я болею, слабость. Приходится откладывать отъезд к Чегодаевым. Думаю выехать теперь 24–25-го. Вы успеете ещё написать мне сюда. Я прочла книгу Вашей матери (Н. Лухмановой). Куда и как переслать её или оставить у себя? Но может, именно этой книгой Вы дорожите? Интересны ли Вам будут мои впечатления о ней? Пишите откровенно, если что-то Вас смущает. Я всё пойму. Уважающая Вас М. С.
Из письма от 1 июля 1912 года (ст. Боровское):
…Пишу Вам по просьбе мужа моей подруги А. П. Красовского — командира 4-го гусарского Мариупольского полка в Белостоке, в семье которого я гостила в Кобыляниках. Александр Апполинариевич, узнав, что я знакома с Вами, обратился ко мне с просьбой ходатайствовать за полкового писаря Василия Червякова — сверхсрочника, отличного по службе и нравственным качествам.
Он собирается держать экзамен при Виленском училище на звание «кандидата на классный чин». А. П. просит, по возможности, облегчить ему экзамен по немецкому языку. Жена Красовского (урождённая Стрижевская) — наша соседка по имению в Воронежской губернии и мой большой друг.
Завтра князь едет в Вильно и доставит письмо. Пользуюсь случаем послать Вам мою фотографию. «Снята» в эту зиму в Ницце. В имение Красовского иногда не доходят письма. И меня огорчает мысль, что и Ваше не дошло или моё до Вас.
Приехав в Боровское 27-го, была опечалена, не найдя и здесь ничего от Вас. Ваше молчание прямо удручает. Я переживаю мучительную смену мыслей, ощущений и ни к чему не прихожу. Осознаю, уважение и доверие надо заслужить. А я лишена этой возможности по отношению к Вам.
Но ведь можно долго знать человека и не узнать правды о нём. А потому я не придаю большого значения длительному знакомству. Что-то мне подсказывает, что Вам можно верить. Но деликатно ли будет продолжать писать Вам, не получая ответов?
4-го еду и 5-го вечером уже буду в нашей деревне. Мой адрес: Воронежская губ., Землянский уезд, ст. Б. Поляна, с. Архангельское. Я плохо себя чувствую и хочу скорее в родную обстановку. Местность у нас некрасивая, дом стар и плох. Всё очень запущено, так как моя мать владелица имения вот уже 10 лет безвыездно (по болезни) живёт в Ницце. Но меня тянет к родным стенам, к сестре, которая проводит там лето…
22 июня у Красовских мне было плохо. Хотели даже выписать доктора из Вильно. Но сознание того, что муж в далёком Тобольске завален серьёзными губернаторскими делами и вся ответственность за детей на мне, наконец, уход за мной Е. С. Красовской, трогавший до глубины души, заставили меня встряхнуться, чтобы побороть болезнь. Отчасти это удалось, и 26-го я смогла выехать, но ещё чувствую слабость и удручающую тяжесть во всём теле и даже в мыслях.
