Александра, по мере того как «старец» сближался с ней, чувствовала себя в большей безопасности с ним, чем с придворными и даже с членами семьи мужа.
Главную из причин такого доверия к нему легко объяснить, так что на ней особо останавливаться и не требуется: всякий раз, когда у больного ребенка возникал очередной криз и все окружение готовилось к худшему, Распутин спокойно подходил к нему, к его кроватке, накладывал руки на больное место, и все проходило, даже переставала течь кровь...
Разве этого одного мало для несчастной матери, которая не прожила ни одного дня, не освободившись от страха, что ее сын вот-вот умрет, чтобы привязаться к человеку, который обладал силой такого чудодейственного исцеления?Вся драма жизни Александры разворачивалась в этой детской, куда приходили, а потом, качая безнадежно головами, уходили медицинские светила, самые выдающиеся профессора, такие как Деревенько или Боткин, которые не оставляли матери никаких надежд, а вот простой неграмотный сибирский мужик сумел отогнать приближавшийся тлен смерти, отогнать одним взглядом, одной молитвой, одним коленопреклонением...
Швейцарский воспитатель, которого император назначил воспитателем своего сына, Пьер Жильяр выступил в своих воспоминаниях на защиту царицы:
«У нее не было другого выхода, — писал он. — Она верила всему, что ей говорили об этом человеке, простом выходце из народа, который никогда ничего для себя не просил, кроме стакана доброй мадеры, тягучий вкус которой он так любил, что неоднократно напивался допьяна, но только никогда в присутствии Их величеств».
* * *
По мере того как в петербургских салонах, в Аничковом дворце, где обитала вдовствующая императрица, становилось известно о том, какое все более важное значение с каждым днем приобретала в Царском Селе фигура этого «святого черта», по крылатому выражению знаменитого депутата Думы Родзянко, на царицу обрушивалось все больше суровой критики.
Николаю тоже не давали прохода все члены царской семьи, которые осыпали его горькими упреками. Только два великих князя — Николай Николаевич и Петр Александрович, те, которые приложили свою руку к приглашению колдуна в царский дворец, поддерживали своего племянника, и даже сами говорили о добытых ими самими неопровержимых доказательствах сверхъестественной силы, которой был наделен старец, этот искусный целитель.
Если оказываемое Столыпиным влияние на внутренние раздоры в России, если благодаря ему было достигнуто определенное умиротворение и даже процветание, то санкт- петербургская аристократия постоянно сокрушалась по поводу того, нто теперь у них жизнь была совершенно другой, не такой, которую ей обеспечивали предыдущие самодержцы. Балы во дворце становились редкостью. Светская жизнь, конечно, не прекращалась, но она проходила вдали от Царского Села, а именно там, по мнению «великих умов», она должна была иметь свой главный источник, оттуда должна была распространяться по всей стране.
Все так жалели этих несчастных четырех девочек царя, которые были обречены жить во дворце, где весь распорядок дня, подъем или отход ко сну, регулировался состоянием здоровья больного ребенка, — лучше ему или хуже, — за которым неусыпно ухаживали обезумевшая от отчаяния мать и исполненный тревог отец, на которого сильно давил тяжкий груз забот по управлению империей.
Жестокосердие Марии Федоровны доходило до упреков сына в том, что при его дворе нет прежнего блеска, и это при дворе, который когда-то славился своими многочисленными помпезными празднествами, балами и пышными приемами. Неужели она при этом забывала, что эти измученные тревогами за ребенка родители сейчас думали совершенно о другом, не о том, как им получше повеселить и развлечь высшее столичное общество. Смягчающими обстоятельствами для нее могли служить узость ее мышления, ее беззаботная жизнь, и воспоминания о своем прошлом царствовании, когда она не испытывала абсолютно никаких затруднений.
Нужно быть как можно более объективным в отношении частной жизни царских детей. Все четыре сестры были на диво сплочены, они обожали своих родителей и озабоченно следили за протеканием болезни цесаревича, их младшего брата. Их апартаменты в Александровском дворце находились как раз над будуаром царицы. Все четыре девочки подчинялись системе строгого воспитания, выработанной когда-то их дедушкой, императором Александром III, главной отличительной чертой которой была простота и непритязательность во всем.
Никаких роскошных кроватей с балдахинами, никаких мягких помпезных постелей. Лишь небольшие походные кровати, и никакой подушки в изголовье. Их гувернанткам, — англичанкам и русским, — было приказано обращаться с ними как можно строже.
Старшая дочь — Ольга была больше других похожа на отца. Она много читала. Ее сдержанный характер, удивительная мягкость, очень нравились всем слугам. Если Ольга напоминала отца, то Татьяна была похожа на мать. У самой высокой, стройной и элегантной из сестер, Татьяны, были роскошные темно-каштановые волосы и большие серого цвета глаза. Она была девушкой организованной, энергичной, целеустремленной, и всегда имела свои собственные суждения обо всем. «Всегда чувствовалось, что она — дочь императора», — сказал о ней как-то один гвардейский офицер.
Из всех детей именно она принимала окончательные решения, именно она командовала всеми на женской половине. Ее называли «губернаторшей». Только ей поручалось обращаться к отцу, если кому-то из сестер нужна была поблажка, или кто-то из них хотел избежать наказания. Даже Ольга, которая была на восемнадцать месяцев старше ее, соглашалась во всем с ней, так как оказывалось, что она всегда во всем права.
Мария, третья дочь, была самой прелестной: у нее были румяные щеки, густые светло-каштановые волосы и темносиние глаза; у нее было крепкое здоровье, она была отчаянной кокеткой, не хуже маркизы из Версаля, и умела очаровывать всех вокруг. В семье ее звали попросту — Машка. Мария любила рисовать, но вместе с тем была ленива и беззаботна. Больше всего она любила поговорить о замужестве, о детях, и не будь она дочерью царя, родившейся под сенью трона, она могла бы стать для кого-то прекрасной женой и создать крепкий семейный очаг.
Анастасия, самая младшая дочь, родившаяся перед Алексеем, была невысокой, коренастой девочкой, и отличалась в семье своими шалостями и проказами. Она была наделена даром подражания, и охотно обезьянничала, пародируя речь и манеры окружавших ее людей, и иногда ее насмешниче- ство переходило все пределы. Она была девочкой спортивной, — вероятно, ей нужно было бы родиться мальчиком, — на прогулках она резво бегала, лазала по деревьям, скакала, вертелась, словно белочка.
