По утрам я любуюсь профилем моей жены. Королевский профиль ашкенази.
Горы, сотворённые Творцом, обнаруживают небрежность Мастера.
Приятно сознавать, что мир — это старый корабль, и ведёт его прежний Капитан — Тот, который его и построил.
"У вас же ва голове и волосы все сосчитаны".
Мы зачислены в экипаж — сменный, потому что люди умирают и рождаются.
И опошлить, снизить, профанировать этот страшный, таинственный, странный, как деревянная лестница, как чердак и дедушкин сундук, мир — очень и очень трудно. Царь Давид стоит на страже.
Проблем быть не должно. Проблема — нездоровое состояние. Она должна быть уничтожена, снята, преодолена. Проблема — что-то вроде головной боли, дырки в заборе или гвоздя в сапоге. Русская манера — накапливать проблемы и пытаться решить их все одним махом. В Европе привыкли немедленно решать проблемы, а если их много — разгребать, растаскивать по одной.
Предположим, вы спешили и опаздывали, заплатили много денег за такси или отменили важное дело — и пришли к запертым дверям. Вы раздражены? Чего вам стоило придти вовремя? Но — не платите слишком много. Платите ровно столько, сколько это стоит, — и вы не будете разочарованы.
Возлюбите врагов — и борьба приобретёт пьянящий сексуальный привкус.
Конца, собственно говоря, нет, не бывает. И смерть — это не конец — ни для самого умершего, ни для его близких. Жизнь продолжается. Мы никогда не можем подвести итог, черту.
У Шекспира — горы трупов — эффектный конец. Но реально жизнь продолжается.
Овладение временем. Время понимается как место. Прошлое — неисчислимое множество застывших моментов (как фотокарточек), ландшафтов. Мы можем посещать исторические эпохи как разные земли.
"В жизни временней..."
"Не остави мене без удела в блаженной вечности."
Когда в мир проникло зло, включилось время. И этот хронометр будет остановлен в конце времён.
Бесы — фауна ада.
Ад и рай — ландшафты. Духовные ландшафты.
Ангелы — фауна рая: "шестикрилатые животные серафимы".
ЧЕТВЕРТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ
ВСТРЕЧА
Был, помню, такой сон. Мы с отцом Александром Менем стоим на каменной площадке высоко над морем. Какие-то цветы в гипсовых вазах, пальмы. Море сияет. Отец — в белом подряснике, очень довольный и говорит мне:
— А здорово мы оторвались!
И я так понимаю, что мы находимся в Царстве Небесном, а отрыв — это наша с ним внезапная смерть и тем самым спасение от преследовавших нас врагов.
(Это ещё он был тогда жив.)
А второй сон — уже после его смерти. Я стою во дворе дома в Ереване и вижу, что в подъезд входит отец Александр — в длинном плаще с поднятым воротником, тёмной широкополой шляпе, с портфелем — пришёл кого-то навестить.
Он поднимается по лестнице — я могу видеть сквозь стену это его движение.
А затем — вдруг — на стене, чуть сбоку от лестничного пролёта, — на наружной стене — появляется его светящийся, движущийся портрет вполоборота — по пояс.
Он сияет и светится, полыхает пламенем, озаряя все вокруг!
Я падаю на колени, протягиваю к нему руки, кричу: — Отец, так вы живы?! — и плачу...
Максимилиан Волошин рассказывал последней и необычайной встрече с Гумилёвым. В течение жизни они много раз встречались. Но случилось так, что, по весьма деликатному поводу (о котором говорить сейчас излишне), у них возникла ссора, которая привела к дуэли, по счастью, окончившейся без кровопролития. После этого они долгое время не виделись.
И вот однажды Волошин шёл по улице в Феодосии и увидел идущего ему навстречу Гумилёва. Лицо Гумилёва как-то особенно светилось, и весь его облик был радостным.
Волошин, забыв все прежние недоразумения и видя Гумилёва в таком хорошем настроении, с открытым сердцем, приветливо направился навстречу ему. Но тот, поравнявшись с Волошиным, вдруг исчез, как призрак.
Волошин отметил у себя дату необычной встречи — это было 24 августа 1921 года — день смерти Гумилёва.
Мне приснилась русская Америка. Архитектурно она была похожа на древнюю Грецию. Там стояли дворцы с колоннами — это были различные факультеты университета, в котором я преподавал. В одной из аудиторий я оставил свою сумку и не мог вспомнить, где. В ней было что-то очень важное и дорогое для меня. Я искал её всюду и не находил. Возможно, её кто-то украл.
И я услышал голос с небес:
— Если простую житейскую вещь, которая сегодня есть, а завтра нет, так жалко, — кольми паче жену? Так сказал мне Господь.
КОНЕЦ
Удивительная книга, необычная. Без начала, без конца — да она в этом и не нуждается. Фактически можно начать читать её с любого места. Но, раз начав, оторваться уже от неё трудно.
Её фрагментарность — это прозрачная графика, лаконичная, стремительная, летящая какая-то.
Нет тяжеловесных описаний подробностей нашей жизни. Все, что составляет её суть, схвачено энергично, живо, выразительно. И вот уже — мы, наше время, наша жизнь, такая знакомая и всегда новая.
Тут есть своя философия. Политика. Религия.
Прекрасны строки об отце Александре Мене. Эпизод, несколько брошенных слов — а перед нами Пастырь, Философ, Учёный и Человек. Человечный, во все проникающий, несущий свет, открывающий новое дыхание человек. Может быть, потому и выстояла наша Церковь, сохранились крупицы добра в народе, что были такие, как он. Было к кому потянуться, припасть, напиться воды живой.
Церковное пение — общение простой души с небесами.
Годы застоя. Всем ещё памятная житуха наша, высвеченная удивительно точными выразительными отдельными эпизодами. Житуха, ломающая каждого из нас на свой лад. И мы все, каждый на свой лад, противостоящие ей, житухе этой, и приноравливающиеся к ней!
Книга жизни, бытие. Человек ужасен и прекрасен.
И август 1991 года, когда что-то происходило вокруг. Запомнилось странное освещение над Москвой. Был Свет, и с нами был Бог. И все лучшее, что было в Москве, России, потянулось к Белому дому и стало в живые цепи.
Писать об этой книге трудно. Все там своё, знакомое, надоевшее и вечно новое, волнующее.
И о любви... Большая, вечная. "По утрам я любуюсь профилем моей жены"... И — мурашки по спине.
Книга, которую все время сам дописываешь, додумываешь, дополняешь и не можешь от неё отказаться.
