Андрей ушел разобиженный. Я старался как-то смягчить характер беседы, что-то похвалить, выделить какие-то строчки, но Твардовский меня не слушал». [5; 188, 197]
Александр Трифонович Твардовский. Из дневника:
«22.III.1964
В тот же день. – Дело Бродского (записка на вечере „Н. М.“ в Выборгском доме культуры, пук стихов, теперь еще письма Македонова и каких-то двух геологов и „отчет“ Вигдоровой – все это „в свете“ настоятельных советов Вл[адимира] Cем[енови]ча „не вникать в грязное дело“). Налицо очевиднейший факт беззакония: 5 лет за то, что работал с перерывами, мало зарабатывал, хотя никаких нетрудовых источников существования – отец и мать пенсионеры. Парнишка, вообще говоря, противноватый, но безусловно одаренный, м. б., больше, чем Евтушенко с Вознесенским вместе взятые. Почему это меня как-то по-особому задевает (ну, конечно, права личности и пр.)? М. б., потому, что в молодости я длительный срок был таким „тунеядцем“, т. е. нигде не работал, мало, очень мало и случайно зарабатывал, и мучился тем, что „я не член союза“ (профсоюза), и завидовал сверстникам (Осину, Плешкову, Фиксину) – членам союза и получавшим зарплату. Но я тянул и тянул эту стыдную и мучительную жизнь, как-то угадывая, что служба, работа в штате (ее, кстати, невозможно было получить) может подрубить все мои мечтания, и, в конце концов, выходит, что я был прав, идя на этот риск. А как я бросил с третьего курса Смол[енский] пединститут и за год „вольной жизни“ написал „Страну Муравию“. Я никогда бы этого не сделал, не рискнув так решительно (много раз мне казалось, что ничего не выходит, бросить бы к черту, но бросать уже было нельзя, и так и дописал и „перешел в новое качество“)». [11, I; 241]
Владимир Яковлевич Лакшин. Из дневника:
«26.III.1964
‹…› Приезжал в редакцию Твардовский – нервен и не в духе. Его осаждают ходатаи за Бродского, молодого ленинградца, обвиненного в тунеядстве. Требуют, чтобы он вмешался и помог. Дело постыдное, но Бродский ему не знаком, как поэт не близок – и он колеблется…
Сказал, что все его мысли о Солженицыне, над статьей о котором он работает. „Хочу написать ее, не вдаваясь в подробности полемики… с птичьего полета“.
7–8. IV.1964
В Комитете по премиям открытое голосование по секциям – определяют список для тайного голосования. Твардовский не упускает возможности высказаться за Солженицына. „Трудно ввязаться в драку, – говорит он, – а раз ввязался, дальше уже легко“. По секции литературы Солженицын при первом голосовании не проходил. За него по преимуществу писатели из республик – Айтматов, Гамзатов, Наир Зарьян и другие. Но секция театра и кино неожиданно проголосовала за Солженицына в полном составе. А. В. Караганов „упропагандировал“ даже Фурцеву.
На пленарном заседании Твардовский встал и сказал: „Я прошу оставить Солженицына в списке для тайного голосования, потому что это тот случай, когда каждый должен проголосовать «за» или «против» наедине со своей совестью“.
Трифоныч рассказал, что в пятницу, после заседания, пошел в гости к Расулу в гостиницу „Москва“ и насмерть разбранился с А. Прокофьевым из-за дела Бродского. „Где же это слыхано, – сказал он Прокофьеву, – чтобы один поэт помогал посадить другого поэта“.
Добро всегда связано по рукам, а у зла свободные руки. ‹…›
11. IV.1964
Ждали Твардовского в редакции. Он приехал из Комитета, молча прошел в кабинет. Я за ним: „Забаллотировали?“ „А как вы думали?“ – раздраженно ответил он. Потом немного отошел, стал рассказывать. Сегодняшняя статья в „Правде“, как я и понял, приурочена к последнему голосованию, и несколько подготовленных ораторов жали в своих речах на то, что голосовать за Солженицына – значит идти против воли партии. И все-таки 20 голосов было „за“, „против“ – 50.
Аргументов противники Солженицына не искали. Все то же – „не тот герой“, и дело с концом. „Я глядел на них, – говорил Твардовский, – и видел: случись что, и все мы, полным составом редколлегии поедем в живописные места. У таких, как Г-в, ненависть брызжет“. ‹…›
Твардовский рассказал о выходке комсомольского вождя С. Павлова на Комитете. В своей речи он сказал, что Солженицын был репрессирован не за политику, а по уголовному преступлению. Твардовский крикнул из зала: „Это ложь!“
В тот же день А. Т. связался с Солженицыным и по его совету официально запросил документ о реабилитации в военной коллегии Верховного суда. Сегодня, едва открылось заседание, он объявил, что располагает документом, опровергающим сообщение Павлова. Павлов имел неосторожность настаивать: „А все-таки интересно, что там написано“. Тогда Твардовский величавым жестом передал бумагу секретарю Комитета Игорю Васильеву и попросил огласить. Васильев прочел текст от начала до конца хорошо поставленным голосом. Весь красный, Павлов вынужден был сознаться, что „пригвожден“. ‹…›
14. IV.1964
Пришел утром в редакцию, поднялся наверх – Твардовский довольный, веселый: в Комитете прошло тайное голосование, и всех претендентов – конкурентов Солженицына забаллотировали. „Отвели Солженицына, – комментировал эту новость Твардовский, – так нате вам: он всех за собою в прорубь и утянул“. „Не зря, выходит, мы с вами витийствовали“, – сказал он мне. ‹…›
К 4 часам дня, после перерыва, Твардовский поехал в Комитет подписывать протоколы. Его не было долго, вернулся он крайне расстроенный. Заставили-таки переголосовать! Ильичев дал команду, и Н. Тихонов стал объяснять смущенно, созвав всех: „Комитет молодой, недавно назначенный, работает несогласованно. Если премия по литературе не будет вовсе присуждена – нас не поймут. Надо заново проголосовать за тех, кто немного недобрал голосов“. В результате проходят Гончар с романом „Тронка“ и журналист В. Песков. Об Е. Исаеве, правда, речи не было, он собрал ничтожное количество голосов.
Твардовский пытался выразить протест по поводу нарушения процедуры – но все было напрасно, результат был предрешен. Еле живой от усталости и расстройства Твардовский сказал, что поедет домой, не дожидаясь результатов тайной баллотировки. Говорил потом, что многие демонстративно, не глядя, сворачивали бумажки и бросали их в урну – нате, мол, вам, если не даете голосовать по совести». [5; 214, 221–224]
Александр Трифонович Твардовский. Из дневника:
«2. V. поехал в Рязань читать роман Солж‹еницы›на, пробыл там 3, 4 и 5-го вернулся. Соседство с моим вагоном вагона-ресторана (правда, подготовка была уже и в Рязани) внесло путаницу дня на три, а там День победы, словом – провал недельный. Но с тех пор все хорошо». [11, I; 265]
