и какую роль играютъ въ томъ пли другомъ органѣ.
И серьезной солидарности больше въ лондонскомъ писательскомъ мірѣ, что и сказалось въ нѣсколькихъ обществахъ взаимопомощи, вь фондахъ и товариществахъ, преслѣдующихъ и матеріальныя, и нравственными цѣли. А, главное, нѣтъ той ежедневной свалки, безконечныхъ полемикъ, ругатни, инси нуаций; обличений въ шантажѣ и всякихъ видовъ нравственнаго паденія, какъ въ Парижѣ. Я, какъ разъ, жилъ въ тѣ дни, когда шелъ и закончился скандальныя процессъ Оскара Уайльда игравшаго роль и въ свѣтѣ, и въ театрально-литературномъ мірѣ Лондона. Репортерскіе отчеты почти ничего не замалчивали и въ подробностяхъ допроса, и въ свидѣтельскихъ показаніяхъ. Это дѣло показало: каковы могутъ быть интимные нравы и английскихъ писателей; но, по крайней мѣрѣ, оно не подало повода къ нечистоплотной болтовнѣ и еще менѣе къ такимъ защитамъ противоестественныхъ склонностей, какія объ эту самую пору появились, напр., въ парижскомъ органѣ декадентовъ «La revue blanche». Ha французскій и на русскій взглядъ, процессъ Оскара Уайльда служилъ также доказательствомъ того, что англійское общество не освободилось до сихъ поръ отъ узкаго ригоризма, если не лицемѣрія. Оскаръ Уайльдъ осужденъ былъ за порочность преступнаго характера; но онъ и послѣ приговора остался писателемъ съ извѣстной литературной физіономіей, его романы имѣли успѣхъ и пьесы привлекали лондонскую публику двухъ театровъ; а критическія статьи вербовали послѣдователей его идей среди молодежи. И стоило ему быть осужденнымъ на два года тюремнаго заключенія, какъ тотчасъ же пьесы его сняли съ репертуара, романы и книги критическаго содержанія исчезли отовсюду.
— Изувѣрство! Ханжество! — воскликнутъ многіе и среди насъ.
Въ извѣстной степени, пожалуй; но такого рода строгость публики все-таки же очищаетъ и писательскіе нравы, не позволяетъ разнымъ благёрамъ — вѣстовщикамъ и забавникамъ — выливать цѣлые ушаты всякихъ порнографическихъ помой и грязнить и безъ того уже грязную бульварную прессу.
И въ концѣ 6о-хъ годовъ, и теперь, я встрѣчалъ въ Лондонѣ журнальныхъ и газетныхъ работниковъ, не сумѣвшихъ составить себѣ блестящаго матеріальнаго положенія. Да и вообще англичане не скопидомы, и еслибъ подвести статистическіе итоги, то, конечно, окажется. что въ парижской пишущей братіи больше людей доживавшихъ свой вѣкъ безбѣдно, имѣющихъ недвижимую собственность и ренту. Англичанинъ— повторяю — любитъ тратить, часто путеществуетъ, гостепріѣмнѣе француза, больше проѣдаетъ и пропиваетъ и долженъ больше расходовать на свой комфортъ, п вообще, и въ деталяхъ. Но средній журнальный и газетный работникъ въ Лондонѣ требуетъ себѣ болѣе значительныхъ гонораровъ, чѣмъ тѣ, какіе существуютъ на парижскомъ журнально-газетномъ рынкѣ. Я помню, что еще передъ 1868 г., когда Джонъ Морлей поручилъ мнѣ составленіе статьи «Нигилизмъ въ Россіи», я за этотъ этюдъ получилъ листовую плату выше той, какую имѣлъ въ Россіи. Въ Парижѣ, самые крупные гонорары берутъ романисты. Додэ или Зола могли въ газетѣ, гдѣ романъ ихъ по явится въ фельетонахъ, получить двадцать и тридцать тысячъ франковъ, а затѣмъ отдѣльные изданія съ тиражемъ въ сто тысячъ экземпляровъ доставятъ имъ еще больше. Но въ Лондонѣ громкіе книжные успѣхи считаются не меньше, какъ тысячами фунтовъ стерлинговъ. Даже и безъ литературнаго таланта можно одной книгой нажить состояніе.
Знаменитый путещественникъ Станлэ (мой товарищъ по газетной кампаніи, какую мы вели въ 1869 г. въ Мадридѣ и другихъ городахъ Испаніи) за одну книгу, гдѣ онъ разсказалъ какъ нашелъ Ливингстона — получилъ сразу капиталъ въ двѣсти тысячъ русскихъ рублей, и его карьера прямо показываетъ, чего можетъ достичь простой газетный корреспондентъ, вдобавокъ съ очень малымъ образованіемъ, съ обыкновеннымъ умѣньемъ владѣть перомъ. Я нашелъ его въ сезонѣ 1895 кандидатомъ въ члеиы Парламента, промѣнявшимъ американское гражданство на англійское подданство. и богатымъ человѣкомъ, живущимъ открыто, съ постоянными пріёмами. И онъ и любой англичанинъ или американецъ, привыкли тратить много, зная, что и заработокъ, при удачѣ, будетъ въ несколько разъ крупнѣе, чѣмъ на материкѣ Европы.
Соціальный вопросъ. — Есть ли во Франціи высшій класс? — Плутократія. — Tout Paris. — Равнодушіе къ задачамъ гражданина. — Сытые и голодные. — Пропасть между довольнымъ буржуа и массой обездоленныхъ — Парижскій рабочій — Организація труда. — Стачки. — Что считать во Франціи народомъ? — Парижскій простолюдинъ вообще. — Пропаганда соціализма. — Анархія и ея проповѣдники. — Соціальный вопросъ въ Англіи. — Высший классъ. — Патроны и рабочіе. — Въ Шеффильдѣ.—Народные кварталы Лондона. — Нищіе. — Благотворительносгъ. — Феніи. — Общество «фабіанцевъ»
Политика, внѣшняя и внутренняя, увела Францію очень далеко, въ эти тридцать лѣтъ. Ни одна европейская страна не пережила столько въ такой, сравнительно короткій, срокъ. Очень вѣроятно, что другое государство не оправилось бы такъ скоро отъ потрясеній и передрягъ. Какъ ни придирайся къ Франціи, все-таки же ея теперешнее положеніе, какъ континентальной державы — ночетное и очень значительное.
Но разве можно на этомъ успокоиться? Непрочность внутренняго общественнаго строя Франціи показываетъ прежде всего, давнишній разладъ, который, съ каждымъ пятилетием, все болѣе и болѣе разъѣдаетъ націю.
Я уже говорилъ, какъ въ концѣ Имперіи все сводилось къ вопросу: долго ли будетъ господствовать режимъ, ненавист ный всѣмъ тѣмъ, кто не хотѣлъ продавать себя бонапартизму? Но, съ тѣхъ поръ, республиканская свобода ничего не уврачевала и не примирила. И революція 18-го марта 1871 г. была первымъ актомъ той кровавой драмы, какая можетъ разыграться въ двадцатомъ столѣтіи.
Не даромъ сами французы прозвали свой теперешній государственно-общественный строй «Афинской республикой», беря это прозвище въ отрицательном смыслѣ. Да и оно не отвѣчаетъ настоящей правдѣ. Въ лучшую эпоху исторіи Афинъ, тамошнее «народоправство» гораздо болѣе отвѣчало идеѣ настоящаго демократическаго государства. А въ теперешней Франціи политическія учрежденія, правда, гарантируютъ свободу и равенство, но нравы остаются прежніе, во всѣхъ классахъ, за исключеніемъ нѣкоторой доли рабочаго пролетаріата.
До сихъ поръ, въ ходу выраженіе: «les classes dirigeantes»— «руководящіе классы». Но за цѣлые сорокъ лѣтъ (съ тѣхъ пор, какъ существуетъ третья республика) чѣмъ пристальнѣе вы всматривались въ общественный складъ Франции, нашедииій въ жизни Парижа самое яркое выражение, тѣмъ труднѣе дѣлалось отвѣтить на вопросъ: какой классъ слѣдуетъ считать высшим? Прежнія сословія не существуютъ. Дворянство превратилось въ извѣстный слой свѣтскаго общества со своими фамильными традиціями. Его нельзя считать «руководящимъ» классомъ въ государственномъ и общественномъ смыслѣ; зато оно гораздо болѣе въ модѣ теперь, при республикѣ, чѣмъ было даже при второй имперіи. Всѣ лѣзутъ въ знать, поддѣлываютъ свои имена и титулы. Парижъ кишитъ свѣтскимъ людомъ съ частичками де; и при имперіи не было такого повальнаго тщеславія и «снобизма», какъ въ послѣдніе десять лѣтъ. Пресса, считающая себя республиканской, только и занимается, что хроникой свѣтской жизни того общества, которое кичится своимъ настоящимъ или поддѣльнымъ дворянствомъ. И все-таки этотъ классъ не имѣетъ никакой политической силы. Онъ самъ давно уже служитъ главному богу
