Возвратимся к герою нашего очерка, покуда еще живому, но сильно состарившемуся, не столько от лет, сколько от забот и трудов, в особенности по части любовных приключений. Независимо от недуга — неизбежного следствия невоздержанности, расшатавшего когда-то крепкий организм Генриха, глубокие морщины избороздили его высокий лоб, глаза потускнели, щегольски закрученные усы и острая бородка посеребрились сединой, горбатый нос — типичное отличие Бурбонов — припух, подернулся красноватыми прожилками и как будто пригнулся к подбородку… Так изменило время прежнего красавца, не прикасаясь к его сердцу, бившемуся так же страстно, как в юности. Скажем более: в своей последней любви к Шарлотте Монморанси Генрих явился юношей-поэтом, вздыхающим, мечтающим и увы! смешным, как и всякий влюбленный старик.
В январе 1609 года Мария Медичи устраивала во дворце домашний спектакль, в котором придворные девицы должны были разыграть балет «Нимфы Дианы». В числе участвовавших находилась четырнадцатилетняя дочь коннетабля Монморанси Шарлотта-Маргарита, красавица невиданная.[69] Король встретил ее на репетиции 16 января и не мог не выразить восхищения бывшим при нем Белльгарду и капитану телохранителей Монтеспану. Те, разумеется, согласились с Генрихом, что видеть Шарлотту значит ее любить, и сердце короля запылало… последней любовью. Победить красавицу он вздумал по прежним примерам, выдав ее предварительно за сговорчивого и непритязательного мужа. Искателей руки Шарлотты был целый легион, из которого особенно выделялся друг короля, постоянный его товарищ в игре и забавах, полковник отряда швейцарцев Бассомпьер. Хотя с ним и соперничал в сватовстве двоюродный брат красавицы, герцог Буйлльон, но король готовил третьего претендента — своего племянника, принца Конде, по характеру подходившего к его видам. Конде был нелюдим: молчаливый, всегда скромный, послушный, какой-то загнанный, вдобавок к этому, кажется, побаивающийся женщин и вообще не охотник до прекрасного пола. Имея под рукой запасного мужа, король приступил к интриге.
Вскоре после балета Генрих, страдая подагрой, принимал в Лувре Шарлотту и ее тетку, госпожу д'Ангулем /побочную дочь Генриха II/, приехавших его навестить. После обычных приветствий, король навел речь на женихов и назвал Бассомпьера, спросив Шарлотту будто мимоходом, нравится ли он ей? Красавица, как благовоспитанной, целомудренной девице подобает, покраснела и сказала, что ее долг повиноваться воле родительской. Тонкий знаток женского сердца Генрих понял, что Бассомпьер Шарлотте нравится, и принял это к сведению.
На другой же день Бассомпьер по приглашению короля явился к нему в кабинет. Генрих, после небольшого вступления с уверениями любви и доброжелательства, предложил своему приятелю составить ему партию — не карточную, а иную, женив его на мадмуазель д'Омаль и дав ему герцогство.
— Вам угодно, государь, чтобы я разом женился на двух невестах? — возразил Бассомпьер. — Вам, конечно, известно, что я сватаю дочь Монморанси?
— Друг, — отвечал король, — поговорим откровенно. Я до безумия влюблен в Шарлотту. Если ты женишься на ней, и она тебя полюбит, я тебя возненавижу; если же она полюбит меня, ты меня возненавидишь. Зачем нам с тобой ссориться? Я хочу выдать ее за моего племянника принца Конде и ввести в мою семью…Шарлот-та будет опорой и утехой моей старости. Мужу ее, который охоту предпочитает всяким красавицам, я дам ежегодно по сто тысяч ливров, а от нее, кроме чистой невинной любви, ничего другого не желаю и не потребую!..
— Знаю я эту чистую любовь! — проворчал Бассомпьер…
Но делать было нечего — покорился воле королевской, а Генрих усердно принялся за сватовство Конде. Дело уладилось, и 17 мая 1609 года Шарлотта-Маргарита Монморанси сочеталась браком с принцем Конде, племянником королевским. Коннетабль дал за дочерью сто тысяч, король за принцем — полтораста тысяч экю годового дохода; да сверх того подарил невесте бриллиантов тысяч на двадцать ливров. Молодому супругу Генрих ни слова не говорил о своих замыслах; с Шарлоттой объяснялся на непонятном для нее языке вздохов и томных взглядов…Однако же как бы то ни было Конде очень хорошо знал тайну сердца своего державного дяди и потому немедленно после свадьбы уехал с молодой женой из столицы в Сен-Валери. Король захворал с досады, но вместе с тем, сбросив маску доброго старичка, превратился в бешеного сатира и стал гоняться за новобрачными по пятам. По примеру прежних лет, Генрих прибегнул к переодеваниям и превращениям. Юпитер мифологический принимал на себя вид быка, лебедя, золотого дождя, облака, даже муравья для обольщения Европы, Ио, Данаи и многих других красавиц. Генрих, отдавая себя на посмешище если не Европы, то Франции, чтобы видеть Шарлотту, наряжался крестьянином, конюхом, псарем, не достигая цели своих желаний, а только сам служа мишенью насмешке не только племянника и его жены, но всего двора и города. На официальные приглашения прибыть ко двору с женой принц обыкновенно отвечал отказом или являлся один. В июле 1609 года молодые супруги приехали в Фонтенбло на свадьбу герцога Вандомского с девицей де Меркер, и здесь принц не отходил от жены своей ни на шаг, к совершенному отчаянию влюбленного Генриха. Впрочем довольствуясь лицезрением своего идеала, король разрядился как молодой человек, выказал необыкновенную ловкость на карусели и, забывая подагру, пускался даже в танцы… Жестокосердая едва обратила внимание на это жалкое кокетство влюбленного старика. Дня через два принц со своей супругой уехал обратно в свое поместье. Осенью срок беременности Марии Медичи приблизился к концу, и по этикету, а также согласно воле короля, при разрешении ее от бремени обязаны были присутствовать все принцы и принцессы королевской крови. На этот раз принцу Конце отказаться было невозможно, хотя его удерживал двойной страх — и за себя, и за жену. В первом случае он опасался заточения в Бастилию за свои политические интриги; во втором его пугала любовная интрига, которую король, несмотря на все неудачи, продолжал вести с неутомимым терпением и надеждой. Бедный муж прибыл в Париж один, прибегнув к покровительству Марии Медичи, взяв с нее слово, что королева сама будет охранять принцессу от преступных покушений своего супруга. Это было в конце октября, а 26 ноября 1609 года королева разрешилась от бремени дочерью Генриэттой-Марией.[70] Понятно, что, несмотря на слово, данное принцу Конде, и собственное свое желание мешать королю в его интриге, Мария Медичи по весьма уважительным и понятным причинам не могла несколько времени заниматься чужими семейными делами — чем, разумеется, Генрих IV поспешил воспользоваться. Принц просил его уволить принцессу от присутствия при родинах, король отвечал отказом. Выведенный из терпения Конде сказал, что это тиранство; Генрих вспыхнул и упрекнул его незаконностью происхождения, заметив, что если принц хочет, то он, король, покажет ему настоящего его отца. Зная, что Генрих склоняет его мать, вдову принца Конде, помогать ему в победе над ее невесткой, оскорбленный муж осыпал ее ядовитыми упреками, назвав… свахой! Кроме матери Конде, сообщниками короля были отец Шарлотты и тетка ее госпожа д'Ангулем, своими гнусными советами начавшие колебать супружескую верность молодой женщины; знаменитый Малерб — отец французской поэзии, дряхлый годами, юный сердцем, писал принцессе Конде, по приказанию Генриха, нежные послания, сам король не скупился на письма в замок Мюре, где оставалась принцесса… Это было уже не волокитство, а облава, травля. Озлобленный Конде проговорился королю, что подобные действия могут довести его до развода с женой, и король с восторгом ухватился за это средство к овладению сердцем своей красавицы, изъявив полное согласие. Это бесстыдство заставило, наконец, принца Конде бежать вместе с женой во Фландрию к своему зятю, принцу Оранскому. Сообщив о своем намерении другу своему Рошфору и секретарю Вирею, принц, объявив королю, что едет за женой, выехал из Парижа в замок Мюре 25 ноября, накануне разрешения королевы от бремени; 29 числа ранним утром, усадив жену в дорожную карету, с небольшой свитой верных друзей и надежных прислужников, принц /не говоря жене о настоящей цели путешествия/ тронулся в путь к границе Фландрии. Проводник беглецов Ла Перрьер, умышленно путая, замедляя и сбиваясь с дороги, тайно послал нарочного в Париж с нерадостной вестью о похищении принцессы ее мужем. Сама Шарлотта, когда они миновали Суассон, начала тревожиться и спрашивать принца, куда они едут; когда же он объявил ей, что они бегут за границу — с принцессой сделалась истерика, и она с отчаянными воплями стала требовать у мужа, чтобы он не разлучал ее… с милой родиной! Как видно наставления милых родственников даром не пропали, и принцесса была далеко не прочь занять у короля вакантное место фаворитки. Само собой, принц отвечал жене отказом, приказав кучеру гнать лошадей во весь опор, не взирая ни на ненастье, проливной дождь и сумерки, ни на вопли и стоны принцессы…В Ландресси усталость принудила путников сделать привал. Между тем доносчик, посланный Ла Перрьером, прискакал в Париж. Отчаяние и бешенство короля, воспетые Малербом, не имели границ! Роковая весть об отъезде Конде застала Генриха за картами. Вскочив с места, бледный, дрожа всем телом, он шепнул Бассомпьеру: «Я пропал! Злодей везет жену или чтобы убить ее где-нибудь, или просто за границу…Пойду расспрошу подробно; покуда сядь за стол и играй за меня…» Но игра не продолжалась, и все партнеры разошлись. Вместо карточной игры за столом образовалось заседание государственного совета /ни более ни менее/ для обсуждения важного вопроса, угрожавшего спокойствию Франции и равновесию Европы, а именно: вопроса о бегстве мужа с женой для спасения последней от преследования короля-селадона!…Состав заседания был следующий: маркиз Кевр, граф Крамайль, герцог Эльбеф, Ломени, Белльльевр, Вилльруа, Жаннен и Сюлли — воплощенный здравый смысл в кругу полоумных. Один предложил немедленно разослать циркуляры к посланникам для объявления войны тому государству, которое даст приют беглецам; другой советовал послать за ними в погоню; третий — под опасением смертной казни — запретить давать им пристанище в пределах Франции…
