— Молчать и ждать! — лаконически сказал Сюлли. — И этим самым не предавать бегству принца никакого политического значения.
Мог ли Генрих, обезумевший от горя, послушаться голоса рассудка? Предложение Сюлли было отвергнуто, а за беглецами было послано в погоню во все концы десять или двенадцать конных отрядов, настигнувших их в Ландресси, то есть уже за чертой французской границы. Эрцгерцог Альберт, сначала было отказавший принцу в пристанище и предложивший ему выехать из его владений, великодушно помог ему с женой добраться до Брюсселя, куда они прибыли 17 декабря и были радушно приняты принцем Оранским. Спинола, испанский полномочный посол, объявил принцу Конде, что он находится теперь под покровительством его величества Филиппа III, короля Испании и обеих Индий.
Странная судьба Генриха IV в его любовных интригах: все они носят на себе отпечаток какой-то театральности. Связь с госпожой де Сов — водевиль; с Коризандой и Фоссезой — комедия, с Габриэлью — трагедия, с Генриэттой д'Антраг — драма, с принцессой Конде — просто арлекинада, в которой король преследует молодых супругов не хуже балаганного Кассандра и подобно ему остается с носом. На долю испанского короля выпала роль доброго волшебника-покровителя угнетенных…Несмотря однако же на неудачу, Кассандр не унимался и отважился еще на две отчаянные попытки: или похитить у принца Конде его жену с помощью добрых людей, или развести супругов формальным образом.
Брату покойной Габриэли д'Этре, маркизу Кевру, в феврале 1610 года было поручено, именем короля, истребовать беглецов у эрцгерцога Альберта. Последний, отвечая решительным отказом, берег своих гостей как зеницу ока. Секретно подосланные шпионы разведали, что принцесса Конде вовсе недовольна защитой эрцгерцога и весьма скучает в Брюсселе. Скучает, стало быть не прочь бежать во Францию, где ждут ее объятия короля, любовь которого возрастает вместе с препятствиями… Генриху посчастливилось склонить на свою сторону супругу Берни, французского резидента в Брюсселе; все было приготовлено к похищению, но один из сообщников Валибр довел обо всем до сведения испанского посланника. Неудача! Опасаясь, чтобы вместо жены, король не вздумал похитить его, принц Конде уехал в Милан, поручив жену эрцгерцогине, женщине благонадежной, поместившей принцессу в комнате рядом со своей собственной спальней. Похищение было немыслимо, зато Генрих придумал иным путем овладеть Шарлоттой, уговорив ее отца послать за ней тетку, госпожу д'Ангулем, чтобы потребовать принцессу у эрцгерцогини отцовским именем, чему не могло быть никаких препятствий. В случае успеха немедленно по приезде Шарлотты во Францию решено было расторгнуть ее брак с принцем.
Этот план созрел в голове Генриха IV в то самое время, когда он занимался приготовлениями к войне с Австрией; войне, которая могла иметь громадное влияние на судьбы европейских государств. Вместе с тем, как бы желая вознаградить Марию Медичи за все свои минувшие и настоящие погрешности, Генрих решился короновать ее в Сен-Дени венцом королевским… Так последний месяц жизни Генриха IV был им проведен в смотрах войск и заботах о вооружении, в распоряжениях о церемониале коронации и в нетерпеливом ожидании приезда Шарлотты Конде, за которой тетка ее уже отправилась в Брюссель.
В исходе апреля 1610 года придворные стали замечать в характере Генриха какую-то странную перемену. Король сделался задумчив, рассеян и необыкновенно печален. Доныне шутливый, охотник посмешить и посмеяться сам, он теперь выбирал для разговора преимущественно мрачные предметы, слово «смерть» всего чаще срывалось с его бледных губ, и невольные слезы навертывались на его глаза. Предчувствие близкой кончины, обнаружившееся теперь, возмущало душу короля гораздо ранее; еще в феврале месяце в письме в Брюссель к одному из своих агентов он сделал следующую приписку: «От тоски у меня остались только кожа да кости; мне все прискучило… Я чуждаюсь общества, а если ради приличия бываю где в собрании, то вместо развлечения чувствую смертельную тоску…»
В пятницу, 14 мая 1610 года, Генрих IV в карете отправился в арсенал для осмотра новых орудий и, по какому-то неизбежному предопределению, приказал везти себя через узкую и извилистую улицу Железных рядов (rue de la Ferronerie), в которой два встречных экипажа с трудом могли разъехаться. День был жаркий, и оконные кожи (тогда заменявшие стекла в каретах) были спущены. Едва успел королевский экипаж въехать в эту трущобу, как принужден был остановиться, встретив воз с сеном, перегородивший ему дорогу. Карета остановилась, король разговаривал со своими спутниками, и в эту минуту человек среднего роста, рыжий, с всклокоченной бородой, приблизился к карете и, вскочив на спицу колеса, просунул голову и правую руку в окно… Сверкнуло лезвие ножа, по самую рукоятку вонзившегося в сердце короля, сердце влюбчивое, непостоянное, но бесспорно доброе.[71]
Смерть была мгновенна; Генрих не испустил ни малейшего стона; бывшие с ним в карете в первую минуту даже не заметили убийства, когда же заметили — оцепенели от ужаса, и сами они были ни живы, ни мертвы. Убийца Равайлльяк был схвачен; подоспевшая стража едва могла спасти его от ярости народной для заслуженной казни; медленно поехала карета в обратный путь к Лувру. На месте недавно живого короля, откинув голову назад, с вытянутыми вдоль туловища руками, сидел холодеющий труп старика, с потухшим взглядом, полуоткрытым, несколько искривленным ртом и недоумевающей улыбкой на беломраморном лице… Душа грешного человека предстала пред судом Божиим, деяния короля, занесенные историей на ее скрижали, остались на них неизгладимо для беспристрастного суда потомства.
В нашем очерке мы рассказали только о первом, то есть не о Генрихе — короле, но о Генрихе — человеке; мы говорили о его пороках, не упоминая о достоинствах; точка зрения, с которой мы смотрели на короля французского, невыгодная для его памяти, не допустила нас сказать о нем ни единого доброго слова. В течение более полувека Франция оплакивала Генриха IV; затем он стал героем народных преданий, любимцем черни, для которой он сделал все, что мог; через сто двадцать три года (в 1733 году) Вольтер воспел его в своей «Генриаде», а еще через шестьдесят лет (в 1793 году) французский народ, исторгнув труп Генриха IV из его гроба, в Сен-Дени, бросил его вместе с прочими трупами королей в яму, наполненную негашеной известью.
Мы начали наш очерк списком фавориток короля, не приносящим особенной чести его памяти. Справедливость требует представить теперь другой список, который отчасти загладит неприятное впечатление, произведенное на читателя первым. В течение двадцати одного года своего царствования Генрих IV восемнадцать раз подвергался опасности погибнуть от руки злоумышленников, опасности, наконец, не миновавшей его — в девятнадцатый. Вот имена убийц и заговорщиков, в разное время покушавшихся на жизнь короля французского.
