В январе 1847 года она должна была петь в Берлине. Он поспешил туда. Мать с возмущением узнала о том, что он вот так тащится за шлейфом «проклятой цыганки». Однако у него был другой предлог для путешествия: Белинский, который уехал в Германию лечить туберкулез. Поездка стала возможной благодаря собранным друзьями средствам. Тургенев приютил его в квартирке, которую нанял в Берлине, и представил певице. Встреча разочаровала обоих, ибо Белинский не говорил по-французски, а Полина едва знала несколько русских слов. Натянутость отношений исчезла после того, как вместе услышали певицу в «Гугенотах», затем на концерте. Тургенев считал, что она превзошла самое себя. Накануне она играла «драматическую» роль, а сегодня – «трагическую». Его мнение разделил Анненков, который только что присоединился к друзьям. Белинский, Тургенев и Анненков устроились в Зальцбрунне, где Белинский должен был принимать лечение. В этом скучном городке, расположенном на тихих водах, Тургенев, не спеша, писал свои деревенские рассказы, гулял, разговаривал, в то время как Анненков взял на себя рядом с ним роль внимательного мемуариста и незаменимого человека. В маленькой компании царило дружеское согласие. Неожиданно Тургенев объявил друзьям, что должен уехать. Оставив им часть своего багажа, он отправился в Лондон, где пела Полина Виардо. Спустя несколько дней он присоединился к ним в Париже и в ответ на вопрос о причине своего поспешного отъезда покраснел, пожав плечами. Однако они поняли, что для него любовь важнее дружбы, и сделали вывод, что он человек неуловимый, на которого нельзя положиться. Между тем Белинский, разочарованный лечением в Германии, лечился теперь в парижской клинике. Тургенев навестил его; однако, узнав о том, что больной собрался вернуться в Россию, забыл попрощаться с ним. И только из Куртавнеля, где вновь обрел пристанище, написал своему другу: «Вы едете в Россию, любезный Белинский; я не могу лично проститься с вами – но мне не хочется отпускать вас, не сказавши вам прощального слова… Мне нечего вас уверять, что всякое хорошее известие об вас меня порадует; я хотя и мальчишка – как вы говорите – и вообще человек легкомысленный, но любить людей хороших умею и надолго к ним привязываюсь». (Письмо от 5 (17) сентября 1847 года.) Ему не придется больше свидеться с Белинским, которого в следующем году не станет.
В Куртавнеле тем временем Тургенев с радостью погрузился в жизнь французской деревни с ее прекрасной музыкой, охотой, щедрой кухней. Он счастлив новой встрече с Полиной Виардо. Замок времен Франциска I с его серо-пепельными стенами, высокими окнами, башенками на остроконечных крышах, окруженный рвами, имел благородный вид. Перед фасадом замка – цветник. За ним – оранжерея. Взгляд терялся в пышной зелени. Окна комнаты Тургенева, оклеенной серо-зелеными обоями, выходили на бескрайние поля. Ветер доносит запах скошенной травы и лилий. На столе стоял букет полевых цветов. Идеальная атмосфера для работы! Удивительно, однако, что эта французская деревня вдохновляла его на создание глубоко национальных – русских рассказов. В Куртавнеле он жил во Франции, но мечтал о России. Минуты, проведенные с Полиной, оставались в его памяти. Гулял ли он с нею в поле, любовался ли красотой звездного неба, слушал ли ее пение, он всегда чувствовал себя счастливым рабом рядом с ней. Он обожал ее платья, ее банты, туфельки. Она же обходилась с ним с королевской снисходительностью. Луи Виардо, казалось, находил естественными эмоционально-дружеские отношения, которые связывали его жену с этим очаровательным русским эпикурейцем.
В начале октября 1847 года Полина Виардо уехала на гастроли в Германию. Куртавнель тотчас потерял свое очарование. Тургенев переехал в Париж, где нанял комнату недалеко от Пале-Рояль. «Я смотрю на играющих там во множестве ребятишек, – писал он Полине Виардо, – прелестных, как амуры, и так кокетливо одетых! Их важная приветливость, их розовые щечки, которые пощипывает первый зимний морозец, спокойствие и благодушие нянек, чудесное красное солнце, просвечивающее из-за высоких каштанов, статуи, дремлющие воды, величественный вид темно-серого здания Тюильри – все это мне бесконечно нравится, успокаивает и освежает меня после утренней работы». (Письмо от 2 (14) декабря 1847 года.)
После этой уединенной прогулки он возвращался на Пале-Рояль, заходил в кафе, читал газеты, шел в ресторан Вефур пообедать и оттуда спешил в театр. Его видели в Варьете, в Комической опере, в Опере. В пространных письмах к Полине Виардо он рассказывал о спектаклях, деликатно и тактично советовал ей, как строить карьеру. Это были советы сведущего человека. Он из газет все знал о певице, радовался ее успехам и жалел, что не может услышать ее Норму или Ромео. Узнав о том, что она будет петь Ифигению, он посоветовал ей прочитать Гете, чтобы лучше понять роль.
Желая стать ближе к семье Виардо, которая стала почти его семьей, он начал брать уроки испанского и вскоре смог прочитать Кальдерона в подлиннике. Он продолжает интересоваться французской литературой. «Историю Французской революции» Мишле считает шедевром, с восхищением говорит о «Франсуа Найденыше» – последнем «простом, искреннем, захватывающем» романе Жорж Санд. «Ясно видно, – писал он Полине Виардо, – что ей (Жорж Санд) по горло надоели социалисты, коммунисты, пьеры-леру и другие философы, что она ими измучена и с наслаждением погружается в этот источник молодости – искусство простодушное и совершенно земное». (Письмо от 5 (17) января 1848 года.)
Тем временем круг его русских друзей в Париже расширился. Он часто видел Герцена, Огарева, Анненкова и только что приехавшую из Рима семью Тучковых, дочь которых тайно обожала его. «Росту он был почти огромного, широкоплечий; глаза глубокие, задумчивые, темно-серые; волосы у него были тогда (в 1851 году) темные, густые, как помнится, несколько курчавые, с небольшой проседью; улыбка обворожительная, профиль немного груб и резок, но резок барски и прекрасно… Ему было тогда с небольшим тридцать лет». (Константин Леонтьев. «Тургенев в Москве».)
Перед дамами парижского кружка Тургенев представал в разном настроении: он бывал то веселым, то грустным, то разговорчивым, то трагично-молчаливым. Случалось, он переодевался и смешил компанию. Эти перепады в настроении, актерство закончились тем, что охладили молодую Тучкову, которая, повздыхав по нем, с презрением отвернулась. Тургенев же таким образом старался отвлечься от грусти, которая преследовала его. Он страдал оттого, что подолгу не видел Полину Виардо и не находил никого, кто мог бы ее заменить в его сердце.
Между тем Бакунин, который неожиданно приехал в Париж, и Герцен были взволнованы политическими событиями столицы. Чувствовалось начало революции. «Мир находится в родовых схватках, – напишет Тургенев Полине Виардо. – Многие заинтересованы в том, чтобы вызвать у него выкидыш. Посмотрим!» (Письмо от 5 (17) января 1848 года.) Он по привычке держался в стороне от политических страстей. Он знал о событиях из газет; одобрял «реформистов», которые организовывали банкеты, чтобы выразить протест Луи Филиппу, критиковал «фанатичное и контрреволюционное» внедрение Монталамбера в палату пэров, однако в отличие от Герцена и Бакунина не думал о всеобщем восстании, которое потрясет всю страну. Он уехал на несколько дней в Брюссель, когда был свергнут Луи Филипп. В 6 часов утра 26 января 1848 года дверь его номера в гостинице распахнулась и кто-то крикнул: «Франция стала республикой!» «Не веря ушам своим, я вскочил с кровати, выбежал из комнаты. По коридору мчался один из гарсонов гостиницы – и, поочередно раскрывая двери направо и налево, бросал в каждый нумер свое поразительное восклицание. Полчаса спустя я уже был одет, уложил свои вещи – и в тот же день несся по железной дороге в Париж…» (И.С. Тургенев. «Человек в серых очках». Воспоминания о 1848 годе.) Рельсы на границе были разобраны. Пассажиры доехали до Дуэ в повозке. Там они снова смогли сесть в вагон. Все волновались. Большинство присутствовавших с надеждой говорили о справедливом будущем. Лишь один старик вздыхал: «Все потеряно, все потеряно!»
