Итак, на совершенно новых началах мы виделись снова. Теперь эти встречи в тихом шведском Консульстве были моим отдыхом, моей радостью. Ради них я готова была на всё. <…> Сначала мне казалось, что Х[ристиан] так же сух и холоден, как раньше, но постепенно от раза до раза он стал проявлять ко мне настоящую нежность и внимание совершенно другого порядка, более человечного. Я была счастлива, как только мыслимо…
Воспоминания О. Ваксель заканчиваются описанием разгоревшейся страсти:
…Когда я обнимала его, — это был действительно трепет живого сердца. Он говорил мне, что ожил, что он снова хочет жить и любить меня и работать, сделать что-нибудь для своей маленькой Норвегии. Я была горда и счастлива.
Бывали минуты, когда мне казалось, что возвращается пора безумия, что я снова слишком начинаю увлекаться, что я мучаю моего друга своей чрезмерной страстностью. Но я вовремя брала себя в руки, только сжимала зубы до скрипа, чтобы не проявить как-нибудь своих бурных настроений. Иногда во сне мне казалось, что я громко произношу его имя. Я просыпалась, обнимая подушку.
Все это было написано весной 1932 г. — частично самой Ваксель, но в основном под ее диктовку ее третьим мужем норвежским дипломатом Христианом Иргенс-Вистендалем. В диктовку веришь все-таки с некоторым трудом, настолько стилистически хорошо — как бы на родном языке и на едином дыхании — написано[34].
Воспоминания обрываются на событиях весны 1932 г., когда жить Ольге оставалось всего полгода. В эти полгода уместилось не так уж мало: поездка в Крым и на Кавказ с Христианом, лето с сыном в Мурманске и подготовка сына к поступлению в школу, в начале сентября» когда было получено официальное разрешение на брак с Вистендалем, поездка в Москву для регистрации брака и получения зарубежной визы и, последнее, приезд в Ленинград для оформления доверенностей, прощание с сыном и матерью, на попечение которой она оставляла Асика.
28 сентября Христиан увез Ольгу на свою родину, в столицу Норвегии Осло. <…> Она была окружена вниманием и трогательной заботой родных и друзей Христиана; языкового барьера не было, так как Ольга Александровна хорошо говорила по-французски и по-немецки, да и занятия норвежским у нее шли успешно. Но неожиданно для всех, прожив всего лишь месяц в семье Христиана, 26 октября 1932 года, оставив несколько стихотворений и рисунков, Ольга Александровна застрелилась из револьвера, найденного в ночном столике мужа. Сказались и ностальгия, и глубокая осенняя депрессия, и тяжесть от травли, которые несли ей бесконечные преследования со стороны Арсения Федоровича, усталость от жизни, в которой она безуспешно пыталась найти свое место. И твердое решение жить только до тридцати лет, которое она приняла. Смерть Ольги принесла большое горе всем близким[35].
Последнее стихотворение Ольги Ваксель — это своего рода предсмертная записка самоубийцы:
Я разучилась радоваться вам,
Поля огромные, синеющие дали,
Прислушиваясь к чуждым мне словам,
Переполняюсь горестной печали.
Уже слепая к вечной красоте,
Я проклинаю выжженное небо,
Терзающее маленьких детей,
Просящих жалобно на корку хлеба.
И этот мир — мне страшная тюрьма,
За то, что я испепеленным сердцем,
Когда и как, не ведая сама,
Пошла за ненавистным иноверцем.
Октябрь 1932
Увы, в цикле ее сердечных привязанностей (а стало быть, и «отвязанностей») ничего не изменилось: норвежский рай оказался очередной ошибкой — непредставимой поначалу, но на этот раз роковой.
9
Весть о том, что Лютика нет в живых, что она застрелилась где-то в Скандинавии, достигла Мандельштама не сразу. В один из его приездов в Ленинград ее принес театральный журналист и, естественно, один из поклонников Ольги, Петр Ильич Сторицын[36]. Громом среди ясного неба новость не оказалась, иначе стихи памяти Ваксель — и несомненно другие — появились бы сразу.
Почему же тогда спусковой крючок сработал в начале лета 1935 г. в Воронеже?
Причин тут две. Главная — это обращение к Гёте, занятия которым заставили Мандельштама задуматься о этапах творчества поэта и о роли женщин на этих этапах. На все это постепенно наплывал ставший уже чисто вакселевским образ вожделенной Миньоны.
Второе — это краткое отсутствие в Воронеже Нади. Стихи памяти Ваксель Мандельштам, безусловно, считал «остро-изменническими», и в ее присутствии такие стихи автоматически не писались.
Возможна ли женщине мертвой хвала?
Она в отчужденьи и в силе,
Ее чужелюбая власть привела —
К насильственной жаркой могиле.
…Я тяжкую память твою берегу —
Дичок, медвежонок, Миньона, —
Но мельниц колеса зимуют в снегу,
И стынет рожок почтальона.
И сразу же слова о свадьбе в «заресничной стране» приобрели окончательный — совершенно новый и зловещий — смысл.
ОЛЬГА ВАКСЕЛЬ. ВОСПОМИНАНИЯ
Ирина Иванова. Предисловие публикатора
Воспоминания* [* Об истории возникновения «Воспоминаний» см.: От комментатора.] Ольги Александровны Ваксель публикуются по рукописи, хранящейся в музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме (МА. Ф. 5. Оп. 1. Д. 204). В 2005 г. музеем у наследника О. Ваксель А.А. Смольевского была приобретена часть его архива — материалы, непосредственно относящиеся к Ольге Ваксель (109 единиц хранения).
В составе архива творческое наследие О. Ваксель представлено следующими материалами: двумя ранними стихотворными автографами, фрагментом прозаического произведения «Утро», посвященного сыну («посвящаю Аське», с датой — 6 октября 1932 г.), рукописными списками стихотворений, 12 графическими и двумя живописными работами. Также в собрании музея хранятся письма О. Ваксель разных лет, адресованные матери, отчиму, мужьям — А.Ф. Смольевскому и X. Вистендалю, 79 фотографий и негативов, ряд документов биографического характера, машинописные списки стихотворений и воспоминаний О.А. Ваксель, подготовленных для публикации А.А. Смольевским, и машинопись черновика его статьи «Осип Мандельштам и Ольга Ваксель — адресат его стихотворений».
Рукопись воспоминаний насчитывает 161 лист, или 312 страниц, текста, запись выполнена на разноформатной бумаге, разного качества (некоторые листы с водяными знаками).
