Среди русских масонов отмечен другой военачальник XIX в. — генерал-лейтенант Аникий Осипович Троцкий29. Что касается евреев, живших в окрестностях Трок, то они получили эту фамилию, когда польско-литовские земли вошли в состав Российской империи. Так некоторые евреи стали «Троцкими», т.е. однофамильцами российских дворян. Никто из «еврейских Троцких» в Российской империи никакими значительными деяниями себя не проявил, знаменитой эта фамилия стала только в эпоху Первой русской революции, благодаря кипучей деятельности Л.Д. Троцкого. В советское же время из урожденных Троцких прославился архитектор Ной Абрамович Троцкий, работавший в Ленинграде до Великой Отечественной войны. По легенде, архитектору настойчиво предлагали изменить одну букву в своей фамилии, став Троицким или Тронским; но он наотрез отказывался, отвечая: «Пусть Лев Троцкий меняет, потому что для него это псевдоним, а для меня — фамилия». Умер он в своей постели через три месяца после того, как в Мексике по приказу Сталина был убит его однофамилец, заступивший ему путь на вершину «всесоюзной славы».
Американский художник и мемуарист Сергей Львович Голлербах, представитель «второй волны» эмиграции, в разговоре с автором30 вспоминал, как в начале 1950-х присутствовал на собрании, организованном редакцией журнала «Социалистический вестник» в Нью-Йорке, где в числе известных социал-демократов — Аронсона, Вишняка, Никольского, — выступал и И.М. Троцкий.
Они тогда мне, человеку неполных тридцати лет, казались глубокими стариками, им всем было за семьдесят. Троцкий выглядел человеком уверенным и весьма представительным. Он начал свое выступления со слов:
— Меня зовут Илья Троцкий и Льву Троцкому я не сват и не брат, хотя бы уже и потому, что «Троцкий» — моя родная фамилия, а его фамилия — Бронштейн.
Присутствующие смеялись и аплодировали.
В базе данных «Жертвы политического террора в СССР», составленной обществом «Мемориал», упомянут 51 носитель фамилии Троцкий/Троцкая, из них евреями были только семеро, остальные — русские, украинцы, поляки и белорусы. Среди Троцких встречаются представители практически всех слоев населения: священники, крестьяне, рабочие, служащие, ремесленники, а также два известных советских ученых: Исаак Моисеевич Троцкий — литературовед, историк, писатель31, ученый секретарь Историко-археографического института АН СССР32, и Николай Николаевич Троцкий — профессор-энтомолог.
Итак, желая пошутить, а то и дистанцироваться от своего природного «еврейства», русский революционер Лев Давидович Бронштейн, став Троцким, обеспечил этой фамилии всемирную славу, но вместе с тем принес ее исконным носителям неприятности. Вслед за опалой и объявлением Л.Д. Троцкого «злейшим врагом советской власти», его однофамильцы в СССР, чтобы не нажить беды, в подавляющем большинстве меняли родовую фамилию.
Впрочем, фамилию Троцкий меняли не только в принудительном порядке. Например, младшие сыновья Ильи Марковича — Дан Марк и Евгений, живя в Америке, посчитали для себя более удобным носить фамилию Тревор (Trevor). В свою очередь младший сын Льва Троцкого — Сергей, оставшийся в СССР после высылки отца, предпочел носить фамилию матери — Седов. Но это не помогло — он погиб в ГУЛАГе.
Из тех Троцких, которым удалось вовремя покинуть родину, в указателе имен биографического словаря «Российское зарубежье во Франции», помимо И.М. Троцкого, Л.Д. Троцкого и членов его семьи, представлены: Елена Владимировна Троцкая — церковный деятель, в эмиграции жившая в Аньере (под Парижем); Зинаида Самеевна Троцкая-Зильберквейт — поэтесса; Мария Владимировна Троцкая — фрейлина Двора последней императрицы и Владимир Николаевич Троцкий-Сенютович — промышленник, церковный деятель, благотворитель.
Наверное, в русском Зарубежье обретались и другие Троцкие. Однако никто из них не стал сколь-нибудь значимой фигурой в этом культурно-историческом пространстве.
С.И. Гусев-Оренбургский и А.И. Куприн
В одном из своих очерков 1920-х И.М. Троцкий, с ностальгической восторженностью описывая атмосферу, царившую в русском столичном обществе того времени (1905-1907 гг.), называет имена своих первых наставников на литературном поприще.
Еще совсем юнцом <И.М. Троцкому в 1906 г. было 27 лет. —М.У.> делал я тогда первые робкие шаги на литературном поприще. Максимилиан Волошин33, Гусев-Оренбургский, покойный Григорий Петров и ныне здравствующий собрат по перу Петр Пильский были моими крестными отцами. Новичок в журналистике и чужак в столице, я крепко держался своих «крестных», жадно ловя каждое новое слово и ища литературных знакомств34.
Максимилиан Волошин — один из крупнейших и популярнейших сегодня русских поэтов «Серебряного века». Об о. Григории Петрове, знаменитом в начале XX в. христианском публицисте, мы скажем ниже. А вот имя Сергея Ивановича Гусева-Оренбургского — писателя из горьковского круга издательства «Знание», давно и прочно забыто на родине; биографические сведения о втором, эмигрантском периоде (1921-1963) его долгой жизни практически отсутствуют.
Гусев-Оренбургский был писателем небольшого таланта, но честный и искренний. Прежде, чем стать писателем, он служил священником, скромным, провинциальным священником где-то возле Оренбурга. Поэтому к своей фамилии Гусев он добавил еще Оренбургский. Был он человеком тихим и сердечным, с побитым оспой лицом, гладко зачесанными волосами и одетый весьма просто и непритязательно35.
Писал Гусев-Оренбургский главным образом о русской глубинке. Его герои — бесправные крестьяне, жизнь которых протекает в безысходной, удручающей бедности. Важная тема — переселенчество: писатель повествует о тщетных попытках бедняков обустроиться в Сибири. Под влиянием Горького пафос социального обличения вскоре обретает у Гусева-Оренбургского апокалиптические тона. Писатель решительно не приемлет прошлое и настоящее в целом, «страну отцов», где безраздельно царят стяжатели и мракобесы: «Земля уже наполнилась слезами и кровью... наступила эпоха повального бегства детей из страны отцов». Он чает идеального будущего, когда «вулканы гнева зальют мир огнем всеочищающего пожара»36.
Когда же этот чаемый пожар и вправду разразился, писателю пришлось эмигрировать. Он попал сначала в Харбин, а затем 40 лет (1923-1963 гг.) жил в Нью-Йорке, где зарабатывал на жизнь исключительно литературным трудом. Нередко печатал свои рассказы дважды, а то и трижды, порой под разными заглавиями. Был осторожно уклончив в общении с литераторами.
Характерно, что ни в мемуарных очерках И.М. Троцкого, ни в его переписке за исключением вышеприведенной фразы упоминания о Гусеве-Оренбургском никогда больше не встречаются, хотя с 1950-х они оба жили в Нью-Йорке, сотрудничали в русскоязычной прессе и, казалось бы, должны были пересекаться.
Не менее интересно и другое — И.М. Троцкому принадлежит статья «Еврейские погромы на Украине и в Белоруссии 1918-1920 гг.»37, однако еще за 45 лет до ее написания его бывший «крестный» буквально по горячим следам опубликовал свое исследование на эту тему — «Багровую книгу»38.
Послесловие к нему, поражающее своей убийственной и беспощадной прямотой, написал Максим Горький:
Книгу эту следовало бы озаглавить так: «Деяния обезумевших скотов». Составляя кровавую книгу грязных подвигов христолюбивого русского народа, В.И. Гусев-Оренбургский, бывший священник, человек совестливый, чувствовал себя, должно быть, очень подавленным той позорной правдой, которую ему пришлось видеть, слышать и рассказать. Он употребил немало усилий для того, чтобы собрать и отметить все, самые ничтожные проблески примитивной «жалости», видимо надеясь, что эта «жалость» — свойственная даже и животным, но оскорбительная для разумных людей, — эта жалость ляжет яркими пятнами трогательной человечности на однообразно-мрачную картину бессмысленного, бредового зверства».
