Засучив штанишки до колен, мальчишки с радостными криками бегали по лужам…
Мы снова собрались у своего боевого корабля.
Засветило чисто вымытое дождем солнце. Ярко вспыхнули на ветвях капли. Пенясь и пузырясь, сбегали к воротам ручьи…
Кодька, уже забыв о своих недавних страхах, лихо вспрыгнув на капитанский мостик, властно скомандовал:
— По местам!
Но его на этот раз никто не послушал. Играть в моряков уже не хотелось: лучше было побегать по лужам. Лишь один Коля взобрался на корабль и печально рассматривал намокший материн платок. С платка, как кровь, стекали красные капли. Мальчик хотел снять его с мачты, но Кодька сказал:
— Нехай висит. Подсохнет, тогда возьмешь.
Коля вздохнул и отошел.
Вечером нам из правления принесли телеграмму. Дядя Никодим извещал нас о том, что завтра приезжает.
Людмила заставила Машу в ночь перемыть полы в комнатах, а сама заквасила тесто для пирожков и сдобных булочек…
Я лег спать взволнованный. Долго не мог заснуть, все раздумывал над тем, как лучше встретить дядю: выйти ли с ребятами за станицу, и там, выстроившись в шеренгу, ждать его появления или, может быть, привести в порядок корабль и, как только дядя покажется в воротах, с криками «ура» салютовать из всех пушек…
Птичья болтовня, ворвавшаяся в распахнутое окно, разбудила меня. Я открыл глаза и осмотрелся. Было уже довольно поздно. Я вскочил с постели и, торопливо одевшись и умывшись, выбежал во двор, намереваясь быстрее собрать своих друзей, чтобы встретить дядю Никодима. Но сделать этого не успел: на улице послышался стук колес.
— Вот у этих ворот остановись, — услышал я голос дяди.
Я растерялся, не зная, что же делать. Планы встречи ломались. Я побежал к своему кораблю, взобрался на капитанский мостик, схватил палку и старое ведро, которое мы использовали для пушечной стрельбы, и замер в ожидании.
Вот в воротах показалась статная фигура дяди. Я загремел палкой по ведру: «бух-бах!..»
— Ура-а!.. Ура-а!..
Дядя недоумевающе взглянул на меня, а потом сразу же догадался, в чем дело.
— А-а, — весело рассмеялся он. — Это ты меня, малыш, встречаешь пушечной пальбой?.. Молодец! — Спасибо!.. За это ты от меня получишь соответствующую награду…
Я с еще большим усердием забарабанил по ведру.
— Ура-а!.. — кричал я. — Ура-а!..
Дядя, смеясь, поставил у крыльца объемистый чемодан, направился ко мне.
— Отставить, капитан! — сказал он. — Спасибо за службу!.. Иди ко мне.
Бросив палку и ведро, я кинулся к нему.
— Дядечка, милый!
Дядя Никодим сгреб меня в объятия и расцеловал.
— Это что же у тебя, дредноут? — кивнул он на мой корабль.
Я не успел ответить. Во двор вошел сам станичный атаман. Я намеревался было удрать, но так испугался его, что ноги мне не повиновались.
— С приездом, Никодим Дмитриевич! — ощерившись в улыбке, приветствовал атаман дядю.
— Здравствуйте, Павлин Алексеевич, — сердечно пожал ему руку дядя. — Как ваше самочувствие?
— Да не буду бога гневить, — самодовольно погладил свою бороду атаман. — Самочувствие неплохое… Не могу пожаловаться… Надолго к нам, Никодим Дмитриевич?..
— Недельки две, вероятно, побуду у вас. А если понравится и не будете прогонять, то поживу и побольше.
— Ну, что вы, — ухмыльнулся атаман. — Зачем же нам вас прогонять?.. Живите себе на здоровье… Вот хозяина-то не застали, уехал…
Минуты две еще атаман проговорил с дядей, а потом собрался уходить.
— Это я шел мимо, — сказал он, — да увидел вас. Дай, думаю, поздравлю с приездом.
— Спасибо! — поблагодарил дядя.
Вдруг взгляд атамана остановился на алом флаге нашего корабля.
— Что это? — спросил он, багровея.
— Это мой племянник устроил себе корабль, — пояснил дядя. — И вот на нем он меня встречал сегодня.
— Нет, вот это! — показал пальцем атаман на платок.
— Это, очевидно, флаг, — засмеялся дядя.
— Тут, Никодим Дмитриевич, ничего нет смешного, — обрезал его атаман. — Наоборот, все это печально…
Он взобрался на корабль и попытался сорвать злополучный платок с мачты. Но Кодька прикрепил его довольно прочно. Атаман с яростью начал рвать платок, раздирая его на клочья. Дядя насмешливо смотрел на него и молчал.
— Кто тебя научил вывесить эту тряпку, а? — грозно спросил меня атаман.
Я, потупив глаза в землю, молчал.
— Ну, говори ж! — прикрикнул он. — Я знаю, это отцовские штучки… Говорят, яблоко от яблони недалеко катится…
Я заплакал. Но, заметив, что в щели забора появился десяток серых, голубых, карих глаз моих приятелей, я притих. Мне было стыдно перед ними за свои слезы.
Дядя Никодим взял меня за руку и сочувственно пожал.
— Да пустяки это, Павлин Алексеевич, — сказал он, — Ну разве ребенок понимал, что значит красный флаг?
— Не защищайте, Никодим Дмитриевич, — распаленно сказал атаман. — Все они понимают…
Может быть, все бы на этом и закончилось, но в это мгновение в воротах появились плачущий Коля Самойлов с матерью. Лицо у нее было злое, расстроенное.
— Где платок? — не обращая ни на кого внимания, кричала она.
— Вот тут он висел, — указал Коля на мачту, обливаясь слезами. — А зараз не знаю, иде…
Атаман внимательно смотрел на них.
— Это твой, Аксинья? — показал он клочки платка казачке.
— Ай, боже мой! — простонала женщина. — Мой… Кто ж его так изодрал?.. Один-единственный платочек и был у меня, — заплакала она. — Господи!.. Берегла, как христово яичко.
— Значит, твой? — злорадно проговорил атаман.
— Мой, мой, — закивала головой казачка. — Эти дьяволята, должно, поизорвали его… Еще в приданое мать покупала.
— Так как же он, Аксинья, сюда попал, а? — допрашивал атаман строго.
— А вот этот дьяволенок, — дала она подзатыльника своему сынишке, — из сундука стащил.
— Почему он додумался именно красный платок стащить, а? — ехидно спросил атаман. — Почему, а?..
— А я уж не знаю, Павлин Алексеевич, — растерялась женщина, почуяв в вопросе атамана какую-то каверзу. — Потому, должно, что в сундуке он был единственный… Больше у меня нет платков… Глупый дитенок, вот и стащил…
— Нет, не скажи, Аксинья, он не глупый. Его кто-то научил понимать, что красный цвет — революционный… Вот видите, Никодим Дмитриевич, — обратился атаман к дяде, — и сюда эта зараза проникает.
Дядя усмехнулся и пожал плечами. Я понял, что он не хочет спорить с атаманом.
— По глупости это он, господин атаман, — проговорила казачка, уже, по-видимому, раскаявшаяся в том, что она сюда пришла и влипла в эту историю. — По глупости.
