Само по себе наше поступление в Куари Бэнк еще не давало никаких гарантий на то, что мы с Джоном закончим ее в одном классе, поскольку каждый класс делился еще на три разных класса. Но, к счастью, первоначально нас обоих признали вполне достойными класса «А». Джон в начальной школе продемонстрировал определенные способности к искусству и языку, а я — к математике и науке. Но наши радужные надежды с треском рухнули и на второй год мы были переведены в класс «Б». Нас это только обрадовало, ибо поток «А» состоял из одних слюнтяев. Впоследствии, как будет подробно документировано на следующих страницах, мы постепенно стащили друг друга до уровня «В» одних заядлых бездельников, хулиганов и недоумков. А так как наша академическая репутация упала до соответствующего уровня, мы имели возможность продолжать знаменитую игру дуэтом практически без помех извне всю свою школьную карьеру.
Короче говоря, мы с Джоном прохохотали Куари Бэнк от начала до конца. Научились мы там немногому, но зато благодаря Джону, пять лет, проведенных там, мне очень понравились. Уверен, то же самое сказал бы обо мне и Джон.
Мы довольно быстро зарекомендовали себя клоунами своего класса и без опаски прятали на дно своих ранцев будильники, начинавшие звенеть посреди урока, наполняли велосипедный насос чернилами и стреляли ими в наименее бдительных учителей, когда они стояли к нам спиной, подвешивали классную доску так, что она падала, как только на ней начинали писать.
И если нам все удавалось, вина за наши выходки всегда падала на чужие головы. Обнаружив, что стенные колонны в нашем классе полы внутри и их можно открыть, мы решили захоронить там наиболее кроткого и услужливого одноклассника как раз перед уроком французского. (По традиции, учитель входит в класс одновременно со звонком и к этому моменту все должны сидеть за партами.) И вот, где-то посреди урока, наша жертва, по всей видимости, начала страдать от нехватки воздуха и вывалилась прямо из стены с оглушительным грохотом.
«Симмонс! — рявкнул учитель французского. — Сядь на свое место и прекрати дурачиться!» И хотя ошеломленный и наполовину задохнувшийся Симмонс никогда не осмелился бы выдать нас, в конце концов, досталось и нам, потому что мы были не в силах сдержать хохот от успеха своей проделки.
С нашим талантом получать плохие отметки мы с Джоном привыкли оставаться в школе после занятий по нескольку раз в неделю. Но когда стало явным, что наше поведение от этого не улучшается, нас отправили на первый тет-а-тет с директором.
Эрни Тэйлор, высокий джентльмен внушительного сложения с седой копной волос, хотя и был фигурой, отдаленной от преподавания, тем не менее, вселял в учеников страх одним своим видом. Директор Куари Бэнк номинально был лицом, только возглавлявшим школу и не вел никаких уроков, а потому страдал от недостатка непосредственного контакта с учениками, и в том числе с нарушителями порядка. Кроме утренней «линейки» мы видели его всего несколько раз в день, и то случайно и обязательно — в черной мантии. Поэтому одной перспективы оказаться с ним один на один в его кабинете было достаточно, чтобы вселить ужас в сердце даже самого неисправимо язвительного наглеца.
Пока мы ожидали приема у директора, Джон начал играть на моих нервах. «Говорят, м-р Тэйлор хранит свою розгу в вельветовом кожухе, покрытом бриллиантами», — прошептал он. Его слова прервал голос директора из кабинета: «Пусть один из вас войдет!»
Джон великодушно согласился держать ответ первым, а я остался нервно переминаться с ноги на ногу в коридоре. Сквозь дверь до меня донеслись повышенные тона голоса м-ра Тэйлора — слов я не мог разобрать, — уступившие затем место звукам страшной розги, охаживавшей задницу Джона. Хотя именно к этому мы были готовы, я никак не ожидал увидеть своего «соучастника преступления» после «суда Божьего» выползающим на четвереньках и стонущим так, словно он был искалечен на всю жизнь.
Конечно, кривляния Джона лишь усилили предчувствие моей близкой гибели. «Господи, Джон, — прошептал я, — что там такое — какая-то ох…я камера пыток, что ли?»
Продолжая завывать на все лады и ползти на четвереньках, Джон тем не менее не смог сдержать улыбки от произведенного на меня эффекта: как выяснилось позже, прежде чем войти в кабинет директора, нужно было миновать маленький вестибюльчик, в котором Джон и принял такую драматическую позу, выходя назад. Раскусив его розыгрыш, я в свою очередь захихикал как раз перед тем, как войти к директору. Ясное дело, м-ру Тэйлору это не понравилось.
«Если ты думаешь, что это смешно, Шоттон, — рявкнул он, — тогда быстро наклоняйся над креслом! Я покажу тебе, как смеяться!» Вслед за этим он задал мне самую жуткую порку в моей жизни.
Джон ожидал меня в конце коридора как ни в чем ни бывало и улыбался во весь рот. «Леннон, ты сволочь, — заорал я. — Из-за тебя, м…, меня там чуть не убили!»
В следующий раз, когда меня и Джона отправили в кабинет директора, мы к своему великому облегчению узнали, что м-р Тэйлор в тот день куда-то уехал. На его месте восседал заместитель директора, м-р Галэвей, омаразмевший учитель географии, известный тем, что, надев очки на свою лысину, он потом половину урока не мог их найти.
С самого начала м-р Галэвей допустил ошибку: пока он пытался отыскать наши фамилии в большой черной «Книге наказаний» директора, мы оказались у него за спиной. «Гмм… так, сейчас посмотрим, — бормотал он. — Кажется, твоя фамилия Шоттон… Да, правильно…» Пока м-р Галэвей продолжал бубнить в том же духе, Джон протянул сзади руку и пощекотал последние пучки его седых волос.
Естественно, пожилой человек решил, что его беспокоит муха и рассеянно прихлопнул себя по макушке. Джон сразу убрал руку, а как только препятствие исчезло, опять возобновил «состязание». Эта ловкая игра рук продолжалась несколько минут, пока нас обоих не стало распирать от еле сдерживаемого смеха, и Джон, что было вполне обычно для него при таких безумных ситуациях, в буквальном смысле слова обосс…
Услышав отчетливое журчание мочи, бегущей по ноге Джона и образующей лужу на полу, м-р Галэвей, наконец, прервал свой неразборчивый монолог. «Это еще что за чертовщина?» — спросил он, медленно поворачиваясь в кресле.
Придя в себя, Джон отрапортовал: «По-моему, это крыша протекает, сэр.»
Не в силах больше сдерживать себя, — а дождя тогда и в помине не было — я, обрекая нас на разоблачение, взорвался истеричным смехом. Но быстрые рефлексы Джона опять пришли на помощь. «Будь здоров, Пит», — воскликнул он, добавив для м-ра Галэвея: «Он весь день чихает, сэр. Очень сильно простыл.»
