за нарушение дисциплины.
Заметим, что в отличие от Дыбенко, в своих мемуарах тот же Ховрин ни словом не обмолвился и о «тайной вечере» на «Павле», то ли, в ночь на 18, то ли, в ночь на 19 октября 1915 года. А ведь, по словам Дыбенко, именно Ховрин, Марусев и Дыбенко были инициаторами этого ночного сборища, которое Дыбенко гордо именует «восстанием». Ховрин в своих воспоминаниях, разумеется, пишет о массовом недовольстве матросов на «Гангуте», но однозначно утверждает, что на «Павле», обо всем случившемся они узнали значительно позднее, да и то, лишь отрывочно, так как пользовались лишь слухами. Вот ведь как получается, один вожак подполья чуть ли не руководит неким восстанием, а второй в тот момент не имеет об этом ни малейшего представления!
Итак, Дыбенко принять участие в «бузе» 1915 годана «Гангуте» участвовать не мог. И все же Дыбенко сумел до революции реально отметиться в матросском подпольном движении, впрочем, совсем не так, как ему бы хотелось рассказать в своих поздних воспоминаниях.
* * *
В своих мемуарах П.Е. Дыбенко пишет: «У нас на корабле было арестовано только два человека – Марусев и Ховрин». Если верить Дыбенко двух руководителей корабельного подполья Ховрина и Марусева арестовали непосредственно после «бузы» на «Гангуте, т. е. в октябре 1915 года. Однако как оказалось, один из арестованных Ховрин о своем аресте в октябре 1915 года ничего не знал и в своих воспоминаниях об этом аресте даже не вспомнил! Кому прикажите верить в данном случае? Может быть, Дыбенко что-то запамятовал или была причина, чтобы ввести заблуждение читателей? Как оказывается, причина для вранья у Павла Ефимовича имелась.
Для начала, восстановим цепь событий. Итак, вскоре после инцидента на «Гангуте» линейный корабль «Павел Первый» совершил переход в Кронштадт на плановый ремонт. И Ховрин, и Марусев в это время, как ни в чем не бывало, продолжали службу на корабле.
Более того, Ховрин даром времени в Кронштадте не терял и занимался антигосударственной деятельностью. Из воспоминаний Н.А. Ховрина «Балтийцы идут на штурм!»: «Наша центральная пятерка поручила каждому члену партии через знакомых и родных узнать, что только можно о кронштадтских большевиках. Первым радостную весть принес нам матрос четвертой роты Василий Ломакин. На берегу он встретил своего двоюродного брата Федора, который тоже служил на флоте… Он сообщил, что на “Павел” придет представитель кронштадтского подполья… Кронштадтцы передали нам манифест Циммервальдской конференции и другие материалы… Стал известен нам и взгляд ленинцев на выход из войны: только превращение ее в войну гражданскую может дать демократический мир. Полученные материалы легли в основу нашей агитационной работы. Наконец, в один из вечеров Дмитриев и Марусев отозвали меня в сторонку и сообщили, что завтра на линкор придет представитель кронштадтской большевистской организации Иван Давыдович Сладков. Вести переговоры с ним поручалось мне. Основная цель визита Сладкова на наш корабль состояла в том, чтобы договориться о способах связи в дальнейшем, когда “Павел” вернется в Гельсингфорс. Мы просидели с ним часа два. Для маскировки на столе стояли чайник и кружки. Но чаепитием нам некогда было заниматься – мы составляли шифр. Так, крейсер “Рюрик” условились называть Антоном, линейный корабль “Гангут" – Гаврилом, крейсер “Диану" – Дашей. Фраза “мама жива и здорова”, например, обозначала, что в организации все обстоит благополучно. Шифр составили в двух экземплярах – один для Сладкова, другой для меня. Все черновики были тут же уничтожены. Сладков рассказал, что через несколько дней из Петрограда должны поступить прокламации, и обещал занести пачку к нам на корабль. В случае, если к тому времени “Павел” уйдет, политические листовки будут доставлены в Гельсингфорс».
Можно по-разному относится на деятельность Ховрина, но следует признать, что он действительно был реальным вожаком матросского подполья на линкоре «Павел Первый», причем, работал весьма активно. В воспоминаниях Н. Ховрина о его службе на «Павле», в отличие от воспоминаний Дыбенко, есть конкретные факты подпольной работы, которые напрочь отсутствуют в воспоминаниях последнего. Отметим, что в своих мемуарах Дыбенко именует матроса Марусева своим ближайшим соратником по революционному делу. При этом Дыбенко практически нигде не упоминает Ховрина. Самое интересное в том, что Марусев погиб в начале 1918 года и не мог свидетельствовать, чей же он в действительности был друг и соратник – Ховрина или Дыбенко. При этом именно Марусев в воспоминаниях Дыбенко – главный свидетель всех его дореволюционных подвигов. Что и говорить, брать в свидетели покойника – прием далеко не новый, хотя и не слишком убедительный.
Заметим, что после возвращения «Павла Первого» в Гельсингфорс, на линкоре произошло весьма странное событие, главным действующим лицом которого на сей раз оказался именно Дыбенко.
Предоставим слову Н.А. Ховрину: «В это время произошло событие, которое едва не закончилось трагически. В центре его оказался матрос Павел Ефимович Дыбенко. Высокий, плечистый, быстрый в движениях, он отличался шумным и общительным нравом… По специальности Дыбенко был электриком, следил за исправностью электрических сетей. Имея доступ во все уголки корабля, он успел завести немало приятелей среди специалистов самых разных служб. Дыбенко смело и убедительно критиковал существовавшие порядки. Он мог бы стать прекрасным большевистским агитатором. Но нас смущало одно обстоятельство – уж слишком открыто выражал он свои мысли. Порой ругал царя и правительство со всеми его министрами даже в присутствии малознакомых людей. Бывало даже, вступал в споры с офицерами, в присутствии непроверенных людей позволял себе нелестно высказываться о командовании. Из-за этого мы воздерживались давать ему какие-либо поручения. Однажды декабрьским вечером Дыбенко вернулся на корабль из увольнения очень возбужденным и начал собирать вокруг себя матросов. Через некоторое время ко мне прибежал взволнованный Марусев. С трудом переводя дыхание, он сказал:
– Срочно собирай центральную пятерку!
– А что случилось?
– Дыбенко агитирует матросов начать сегодня восстание.
От этой новости я чуть не сел на палубу. Звать команду к неподготовленному выступлению – значило бессмысленно подставить людей под пули, обречь восстание на неизбежное поражение. Я помчался по кубрикам, разыскал Дмитриева, Чистякова, Чайкова и других членов комитета. Мы подошли к группе, в центре которой находился Дыбенко. Он рассказывал, что побывал в «Карпатах» (так у нас называли скалистое место за городом, где обычно собирались матросы, желавшие быть подальше от глаз начальства). Дыбенко говорил, что в «Карпатах» состоялось собрание военных моряков. Оно постановило сегодняшней ночью подняться на всех кораблях и освободить ожидавших суда матросов «Гангута». Мы видели, что идея пришлась многим по душе. Даже отдельные члены нашей организации поддержали мысль о восстании. Эти горячие головы могли наломать немало дров. Некоторые из
