края аллеи съ правой стороны, на металлическихъ стульяхъ оставленныхъ Парижу второй имперіей, сидѣло всегда множество женскихъ фигуръ. Существовалъ маленькій театрикъ «Folies Marigny. давно уже не существующий. Кафе-шантаны въ послѣдніе годы, разрослись и nріукрасились, сдѣлались гораздо дороже и выше сортомъ по публикѣ; особенно съ тѣхъ поръ, какъ появились кафе-шантанныя знаменитости Полюсъ, а потомъ, Иветта Гильберъ. Но вокругъ нихъ меньше жизни, чѣмъ прежде, и даже въ болѣе поздній часъ эти залитыя свѣтомъ сцены, и площадки, и павильоны, откуда раздается трескъ, до сихъ поръ все еще плоховатой музыки и крикливыя ферматы пѣвцовъ и пѣвицъ, — могутъ производить даже жуткое впечатлѣніе. Позади Дворца Промышленности [2]) увеселительный садъ, называвшійся прежде Jardin Besselièvre, былъ когда-то посвященъ довольно хорошей садовой музыкѣ, считался приличнымъ мѣстомъ и туда не пускали дамъ безъ сопровожденія кавалеровъ. Теперь это — Jardin de Paris, биткомъ набитый пo извѣстнымъ днямъ съ дорогой платой, гдѣ вечера начинаются спектаклями на открытой сценѣ и кончаются профессіональнымъ канканомъ. Разница между нимъ и бывшимъ Мабилемъ, давно уже умершимъ, очень малая. Это все та же публика кокотокъ, иностранцевъ, бульварныхъ фланеровъ и отвратительнаго класса наемныхъ плясуновъ. Теперь только больше претензій, входная плата пять франковъ и всѣ самые ординарные снобы корчатъ изъ себя фешенеблей. Но и такой садъ не оживляетъ Елисейскихъ полей. Настоящая ихъ жизнь — днемъ, послѣ завтрака, отъ двухъ и до семи часовъ вечера, когда идетъ несмолкаемая ѣзда вверхъ и внизъ до Тріумфальной арки и дальше въ Булонскій лѣсъ.
И тутъ опять старички, со вздохами вспоминающие блескъ второй имперіи, будутъ вамъ повторять, что Булонскій лѣсъ потерялъ прежній блескъ и элегантность. Едва ли это вѣрно. Движенія теперь больше, всякихъ экипажей и лошадей — также. Привычка отправляться «au bois» сдѣлалась еще обязательнѣе для всѣхъ парижанъ и иностранцевъ; только теперь тотъ классъ, который считаетъ себя высшимъ, долженъ гораздо замѣтнѣе смѣшиваться съ толпой. На одинъ барскій экипажъ приходятся нѣсколько десятковъ простыхъ фіакровъ… Станьте вы на одинъ изъ «trottoirs refuges» въ центральной аллеѣ Елисейскихъ полей, между четырьмя и семью часами, особенно въ извѣстные дни и вы получите настоящую ноту того, что называютъ «le tout Paris», вы почувствуете, какое въ этомь городѣ скопленіе публики, желающей и умѣющей жить блестяще и модно. Но несомнѣнно, что Парижъ, въ послѣдніе пятнадцать-двадцать лѣтъ, сильно демократизировался, какъ мы говоримъ «опростился». Улицы, прогулки, скверы, сады — все это теперь какъ-то позапылилось, не содержится съ такой нарядностью, какъ прежде; толпа изъ мелкихъ буржуа и увріеровъ повсюду увеличилась. И рядомъ съ этимъ классъ сытыхъ людей, бьющихся только изъ-за того, чтобы потщеславнѣе и понаряднѣе пожить, сдѣлался также значительнѣе. Этотъ классъ живетъ теперь и шумнѣе, и съ большей роскошью, чѣмъ прежде, даже и въ годы самаго яркаго блеска второй имперіи. Но этотъ классъ все-таки не можетъ придавать, доже и въ такихъ пунктахъ какъ Елисейскія поля и Булонскій лѣсъ, того оттѣнка, какой всякій иностранецъ найдетъ напр., во время лондонского сезона на такомъ пунктѣ барской жизни, какъ ежедневное катанье въ Гайдъ-Паркѣ.
И общій тонъ толпы сдѣлался, пожалуй, сортомъ ниже, не потому, что она стала тусклѣе, хуже одѣта, что оно не можетъ тратить столько, сколько прежде; а отъ того, что она теперь не такъ добродушна и весело, какъ прежде, чувствуется гораздо сильнѣе постоянное броженіе злобныхъ и завистливыхъ инстинктовъ; тонъ сталъ грубее рѣзче, нѣтъ сообщительности и безпечной дурачливости, какими лѣтъ тридцать-сорокъ тому назадъ, такъ восхищались иностранцы.
Можетъ быть, съ тѣхъ поръ, какъ Парижъ превротился въ такой караванъ-сарай международнаго характера, жизнь улицы и толпы приняло этотъ менѣе приятный оттѣнокъ. За послѣдніе сорокъ лѣтъ, Парижъ отпраздновалъ цѣлыхъ четыре всемірныхъ выставки. Этотъ типъ международныхъ сношений наложилъ на него печать не къ выгодѣ того, что представлялъ собою главную привлекательность парижской уличной жизни. Выставки развили погоню за курьезной новизной, наводнили Парижъ всякаго рода пріѣзжимъ народомъ, который идетъ только на приманку рекламы и курьеза. Онѣ же оттягивали отъ естественныхъ бытовыхъ центровъ Парижа громадную массу публики и въ 1867 году, и одиннадцать лѣтъ спустя, въ 78-мъ, и въ выставку 89-го г. Аппетиты города Парижа все разгорались; надо было затрачивать суммы въ десятки милліоновъ и выручать ихъ. Парижъ, какъ привлекательный центръ для туристовъ всего міра, поднимался; и почти столько же утрачивалъ въ прежнихъ своихъ милыхъ особенностяхъ народнаго характера. Но каждый разъ повторялся одинъ и тотъ же фактъ, показывающій, что развлекаться въ вечерніе часы иностранцы и провинціалы отправлялись все-таки на старыя мѣста — на бульвары, и всѣ попытки притягивать ихъ съ чисто увеселительными цѣлями въ ограду выставки оставались, болѣе или менѣе, неуспѣшными.
И вотъ вы, вернувшись домой, въ свой отель, изъ какого-нибудь веселаго бульварнаго театра, пѣшкомъ, по широкому тротуару, полному гуляющей публики, въ теплую іюньскую ночь — на другой день утромъ берете скорый поѣздъ, который мчитъ васъ въ Булонь или Кале, тамъ садитесь на пароходъ и къ семи-восьми часамъ попадаете уже въ Лондонъ; а черезъ часъ, черезъ два, послѣ поздняго обѣда, ночная лондонская жизнь кишитъ вокругъ васъ, на одномъ изъ самыхъ бойкихъ пунктовъ. И тридцать лѣтъ тому назадъ, и теперь этотъ пунктъ все въ той же мѣстности, на перекресткахъ между Риджентъ-стритъ, Пикадилли и Лестеръ-скверомъ, хотя есть теперь некоторая разница а въ физіономіи близлежащихъ улицъ, напр., улицы Гей-маркетъ, которая прежде, въ ночные часы, была болѣе центромъ разгульныхъ нравовъ. Зато теперь то, что составляетъ площадку около «Picadilly-Circus» сдѣлалось въ нізсколько разъ, оживленнѣе, чѣмъ двадпать пять лѣтъ назадъ, особенно около того мѣста, гдѣ возвышается громадный домъ — ресторанъ Крайтиріонъ — съ подземнымъ театромъ того же имени, Тутъ, съ девятаго часа до половины перваго часа ночи ежедневная сутолока и по тротуарамъ, и посрединѣ улицы, съ яркимъ, до дерзости, свѣтомъ электрическихъ фонарей и толпой; хорошо одѣтыхъ мужчинъ и разряженныхъ женщинъ, не знающихъ въ Лондонѣ парижскаго полицейскаго надзора. Даже послѣ бульвара эта ночная жизнь можетъ показаться вамъ ярче, оригинальнѣе, сгущеннѣе, дастъ вамъ сильное чувство той громадины, какая выбрасываетъ въ эти часы своихъ виверовъ и такъ называемыя «жертвы общественнаго темперамента». Тотъ бульваръ, который еще вчера казался вамъ въ тѣ же самые часы такимъ своеобразнымъ и яркимъ по своей жизненности, уже теряетъ для васъ свой букетъ и вы только гораздо позднѣе приходите опять къ выводу, что въ Лондонѣ нѣтъ ничего подобнаго ему. Точно такъ же, какъ и на парижскихъ бульварахъ, эта мѣстность Лондона, гдѣ сосредоточены театры и огромные кафе-шантаны, поднимаетъ свою жизненность въ часъ окончанія спектаклей. Эти разъѣзды ярче и блестящѣе, чѣмъ въ Парижѣ. Вереницы кэбовъ, подъѣзжающихъ ко
