Ознакомительная версия.
Об этой истории Зощенко рассказывает и в «Перед восходом солнца» — через десять лет после первого упоминания и, разумеется, уже в другом тоне, соответственно иному времени. Теперь он сразу отвечает французскому полковнику, пригласившему его в посольство для получения иностранного паспорта, что не собирается никуда уезжать и не просил свою знакомую француженку о протекции. Он не слышит никаких вразумлений насчет того, что происходит в стране, насчет пролетарской революции. У него нет сомнений. Он ясно понимает: «Я не могу и не хочу уехать из России. Я ничего не ищу в Париже».
При всем, казалось бы, различии этих двух трактовок «парижского» эпизода, тут нет глубинного противоречия. В самом деле, он мог увлечься на миг этой перспективой — Франция, Париж! Великая французская литература с ее прославленными именами! Да только его собственная душа, вся его натура, судьба его были связаны с Россией, с ее языком, с ее жизнью, с ее литературой…
Но как бы ни окрашивалось спустя годы в его воспоминаниях то переломное время, оно было для молодого Зощенко очень трудным, глубоко изменившим его жизнь и его самого. Причем не только и не столько в том, о чем он изящно писал Вере Владимировне. И что лишь намеком, в подтексте присутствовало там. Этот личный разлад, связанный с социальным кризисом, откровенно запечатлелся, очевидно, лишь в его письмах из Архангельска, адресованных матери:
«Архангельск, декабрь 1917 г.
Последнее время болел я, мамочка. Не слишком сильно, нервы да сердце. Да и как не болеть?
Не знаешь, что завтра будет: то ли швейцаром устроиться, то ли грузчиком.
Офицеры-то нынче не в моде, вот и подыскиваешь службу, вот и болеешь.
А недавно еще хорошо было! Думал: вот-то хорошо, что попал на Север. Ни тебя не трогают, ни ты никого не кусаешь. Вовсе провинциальная добродетель!
Ведь и устроился хорошо, город приветливо принял, гимназистки провинциальные смеялись радостно и глазки приятные делали, провинциальные дамы, ухмыляясь чрезвычайно, кого-то прочили, о ком-то намекали, что-то советовали. И всем было весело, весело.
Потом пришли солдаты и погоны сняли. И жалованье отняли. И стали мы самые простые, самые бедные, бедные.
Пальцами на нас показывают: „У-у, буржуй нерезаный!“
И каждый плюет и язык кажет.
И за что бы? „Революций мы не пущали“, с оружием в руках не выходили… Сидели себе смирно.
…Но что это?
По-прежнему смеялись радостно гимназистки и глазки приятные делали, по-прежнему дамы, ухмыляясь чрезвычайно, кого-то прочили, что-то советовали…
Говорили: „Вот… Теперь нужно жениться…“
Они говорили, они советовали подобно тому, как предлагают невыгодную, но единственную сделку человеку, попавшему в беду.
Иные из нас признали за лучшее и мудро решили жениться.
Но мудрость такая пригодна кроту! Я вижу здесь женщин: многие из них обезьяны со смешными ужимками и обезьяньими ласками.
Все они самки, и все они увешаны отвратительными истинами.
О, как смеялась душа моя над их безобразием! И разум мой сказал: нет.
Ибо я знаю, что придет дорога лучшая, чем эта тропинка слепцов.
Я пока подожду.
И пока я дерзко смеюсь всем в лицо. Всем…
И с тайным страхом спрашиваю себя: „Силен ли ты? Не лучше ли сразу? Ведь помни: чем сильнее борьба, тем больше мучений“.
Да, пока силен. Ибо я опираюсь на свою мудрость. Пока силен, но я не знаю, что дальше. Ведь я с пафосом не говорю себе: „О, я пробью себе дорогу“. Нет. Все случай, все случай.
И если дерзкую улыбку я прогоню с лица и если подойду к той полной даме, что прочила кого-то для меня, то, право, мама, не хвали, а пожалей.
Тогда: „Рожденный ползать летать не может“.
Пока же я силен. Пока я с улыбкой смотрю на вереницу пестрых обезьян.
Вот они… вот, как в жеманном менуэте, они расходятся и сходятся и долго и манерно приседают… У них, сто слов знающих по-французски „людей“, — уменье говорить на всех языках и тайно пудрят нос и душатся сиренью.
Вот я в провинции…»
И через три месяца:
«Архангельск, 27 марта 1918 г.
Так хочется домой, мамочка, что все время сижу с упакованными вещами и жду. И сам не знаю чего.
До сих пор нет у меня службы, и с Архангельском я ничем не связан, кроме белья, которое я отдал прачке…
Денег нет, и было бы очень скверно, если б прошлый месяц не выиграл я немного. Но это на исходе. Это давно на исходе.
А впрочем, не деньги, право, не деньги задерживают меня здесь. Я боюсь… Я стал какой-то Обломов. Нет ни энергии, ни воли.
И не я, а судьба тянет меня куда-то. И кажется мне, что пройдет еще месяц — и если я не уеду, не убегу, то останусь здесь навсегда. О, это трагическое болото, этот Архангельск!
А в Петрограде… Живут же люди! Кушают свою восьмушку хлеба, любят, умирают…
Чего же больше? Такова жизнь.
Работу я найду в Петрограде. Конечно.
И должен я уехать отсюда. Обязательно.
Я не узнаю себя за эти полгода. Я так изменился.
Стал даже религиозен. А может, это ханжество? Часто хожу в польский костел и слушаю орган. Молюсь.
Впрочем, когда человеку хорошо, он боится только черта, когда плохо, он говорит: „Господи, господи, верую в тебя и надеюсь на твое милосердие…“
Да, такова жизнь…
Может быть, это и плохо, мамочка, но все же я хочу ехать в Петроград.
А вдруг вы все уехали куда-нибудь?
Нет, вы сообщили бы.
Ну, целую, целую.
Михаил».
Таковы были в те трудные архангельские месяцы кардинальные жизненные перемены, настроение и повседневные житейские обстоятельства молодого Зощенко, сквозь которые он прочувствовал, что «судьба тянет меня куда-то», что он «должен уехать отсюда» и что «хочет ехать в Петроград», где люди «кушают свою восьмушку хлеба, любят, умирают…» В этот Петроград, а не в заманчивый Париж.
Таким образом, уехав из Петрограда при Керенском, Зощенко возвращается сюда при большевиках. И вместо Парижа он оказывается на низеньком табурете в петроградском подвале с чьим-то потрепанным сапогом на коленях и рашпилем в руках, подравнивая только что прибитую подметку. Этот момент описывается в «Перед восходом солнца»: «Я — сапожник. Мне нравится моя работа. Я презираю интеллигентский труд — это умственное ковыряние, от которого, должно быть, исходят меланхолия и хандра. Я не вернусь больше к прошлому. Мне довольно того, что у меня есть». Вполне по-интеллигентски и по-русски…
Ознакомительная версия.
