Империи приличествует стоять на своём избранном месте. Она не имеет права свернуться, спрятаться, затаиться. Она призвана оставаться собой до конца — как монумент, обелиск или храм. В V веке население Константинополя уже не умещалось в старых крепостных стенах. Зодчие обнесли вновь возникшие пригороды — от верхнего уголка бухты Золотой Рог до Мраморного моря — свежими каменными башнями и пряслами.
В 447 году полчища гуннов прихлынули почти к предместьям столицы, захватив по пути Филиппополь и Аркадиополь. Прорву эту возглавлял некто Атилла. Византийский писатель Приск, оказавшийся в лагере гуннов в составе посольства, ожидал, быть может, лицезреть могучего красавца, под стать мармидонянину Ахиллу. Перед ним же оказался низкорослый, но широкогрудый человек с приплюснутым носом, узкими глазками и рыжей кудлатой бородёнкой на непропорционально большой голове.
Похоже, вождю варваров город не показался достойным особого внимания. Он полагал, что настоящей столицей империи всё ещё остаётся Рим, и, взяв с византийцев громадный выкуп золотом, поспешил дальше на запад.
Надо было, наконец, показать этим разжиревшим римлянам — площадным болтунам, самодовольным обжорам, грязным извращенцам, ни на что не годным воякам, — что есть на свете сильные, мужественные, свободные как ветер народы, и они вовсе не считают себя обделёнными судьбой из-за того, что не глазеют каждый день на кривлянье мимов или кровавые цирковые потехи. Это сама месть на огненных крыл ах прилетела к надменному Риму — беспощадная, неутолимая.
Тысячи книг написаны в разные века о том, что принято называть «Великим переселением народов». Сотнями причин объясняли эти колоссальные тектонические подвижки населения Земли: всегдашней страстью кочевников к авантюре и разбою, диктатом резких климатических перемен, классовыми противоречиями, воздействием солнечной радиации, Промыслом Божьим, непомерным честолюбием и харизматическим даром предводителей, «охотой к перемене мест», коллективным безумием или коллективным любопытством. Ладно бы перемещались одни кочевые народы и племена. Нет, сорваны были со своих веками и даже тысячелетиями насиженных обиталищ народы оседлых культур!
Как будто любая или почти любая из названных причин имела место. Но даже в сумме своей они не дают достаточного объяснения. Величайший из письменно зафиксированных катаклизмов в истории евразийского континента по-прежнему заставляет недоумённо разводить руками. Как если бы вместо картины океанской бури, заключённой в драгоценную, украшенную позолоченной резьбой громадную раму, мы вдруг обнаружили перед собой те же самые разгневанные, разметавшиеся во все стороны морские валы и носящиеся между ними щепу и обломки этой позолоченной рамы.
Ещё в пору нашествий вестготов и гуннов ромеи не могли не увидеть среди пришельцев и воинов-славян. Другое дело, что ошеломлённым грекам было тогда совсем не до того, чтобы как-то этнически отличать этих варваров от множества других — по одежде, по говору, по вооружению.
И только в VI веке в своей книге «О происхождении и деяниях гетов» уделил наконец-то внимание славянам — склавенам (Σκλαβήνοι, Sclaveni) — римский историк Иордан. Он заметил, что прибывшие из Скандинавии готы, спускаясь от Балтийского к Чёрному морю, — а это случилось, уточним, ещё в III веке, — вошли в соприкосновение с тремя громадными родственными между собой племенами. «…Начиная от места рождения реки Вистулы (так Иордан называет исток Вислы. — Ю.Л.), на безмерных пространствах расположилось многолюдное племя венетов. Хотя их наименования теперь меняются соответственно различным родам и местностям, всё же преимущественно они называются склавенами и антами». Далее Иордан приводит более подробную географию расселения славянских племён: «Склавены живут от города Новиетуна (предположительно, на правом берегу Савы. — Ю. Л.) и озера, именуемого Мурсианским (предположительно, Балатон. — Ю. Л.), до Данастра (Днестра. — Ю. Л.), и на север до Висклы (всё той же Вислы. — Ю. Л.); вместо городов у них болота и леса. Анты же — сильнейшие из обоих племён — распространяются от Данастра до Данапра, там, где Понтийское море образует излучину; эти реки удалены одна от другой на расстояние многих переходов». Сообщение Иордана заставляло вспомнить, что о неких венетах, живших восточнее германцев, упоминал ещё Тацит. А об энетах, что обитали даже на северном побережье Адриатического моря, — сообщал ещё Геродот.
Но то были очень уж старые свидетельства. А свидетели новейшие — Иордан, а вслед за ним грек Порфирий, — со своими сведениями о славянах весьма припозднились.
Нет, не с книжных страниц славяне впервые предстали ромеям. Объявились без всякого предупреждения, врасплох, будто из-под земли вдруг с воплями прыснули! И в таком неисчислимом множестве, в таком яростном напоре, что невозможно было представить, чтобы они жили где-то веками, не подвергаясь ниоткуда беспокойствам и сами никого не беспокоя.
И всё же, как подумать, именно последнее больше походило на правду: их откуда-то из отеческих и праотеческих краёв воинская буря вырвала с корнем, с семьями, детьми и стариками, с наспех собранным скарбом, с табунами и стадами, с мешками жита, проса и овса. И они заметались, освирепели, сколотились вперемешку с теми же готами и гуннами в орды, шайки и стали жадно шарить глазами туда и сюда, выискивая пустующие поля и леса, где бы снова можно было отдышаться, пустить корни, заняться старинным своим делом: пахать, сеять, жать, валить деревья, варить меды.
Но, выйдя однажды из своего извечного уклада, как же непросто было к нему теперь снова вернуться! Стоило отвалить куда-то на запад вестготам, как подоспели гунны. Только рухнула, рассыпалась, как прогнивший мех, гуннская орда, а из причерноморских степей уже накатили авары. А там и болгарские ханы объявились, и им тоже, как и гуннам с аварами, захотелось воевать против ромеев. И опять — при поддержке славянских племён. Не то чтобы славяне были такие уж паиньки или простаки, чтобы их кто-то, более задиристый и жадный, подбивал постоянно на кровавые затеи. Но сто, двести лет беспрерывных военных предприятий переродят кого угодно.
Византийские хроники VI–VII веков запестрели сообщениями о новых и новых вторжениях славян в северные пределы Византии. В 551 году, перейдя Дунай, они захватили Ниш, город, где когда-то родился Константин Великий, устремились оттуда на юг и в первый раз серьёзно угрожали Фессалоникам. 581 годом пометили летописи их второй приход из Паннонии и Далмации в пределы Македонии — с новой угрозой Солуни. Автор VI века Иоанн Эфесский так сообщал о том вторжении: «И прошли они стремительно через всю Элладу, по пределам Фессалоники и Фракии всей. Они захватили много городов и крепостей; они опустошали и жгли, и захватывали в плен, и стали властвовать на земле и живут на ней, властвуя, как на своей собственной, без страха, в продолжении четырёх лет».
