10 апреля 1942 г.
Публикуется впервые
Вспыхивают, будто случайно, а потом вдруг выплывают со смыслом. В Лондоне, когда мы жили в Карлтоне, напротив через улицу были две вывески. Одна "Крук и Крук", другая "Ковард и Ковард". В Антверпене в отеле какой-то американец грубо шумел, не хотел принимать бельгийские деньги и требовал настоящие деньги, "рил моней ин долларе енд центе". В Шербурге мимо поезда трижды прошел типичный старый нищий и все в том же направлении. В Нью-Йорке на пристани надписи по-английски и по-еврейски. Других языков не существует. В Финляндии надписи на многих языках, кроме русского. В Милане мощи показывают по разному тарифу. По дешевке — просто, за дорогую плату — торжественно. Ох, сребро и злато! В Киеве, в Лавре дюжий диакон выкрикивал: "Всего полтинник, а наверно спасетесь". Сами слышали. В Каире, в стене мечети, французское ядро; не забудут показать. В Пекине около изображения Будды распивочная лавочка. Пустые бутылки на коленях статуи. В Хотане предлагали: "Зачем нанимать прислугу, лучше купите барышню". В Манди невесты расцениваются по весу, за толщину и цена велика. У пирамид проводник тут же в песке поднимает фальшивые зеленые монеты. Чего только нет!
Но бывают и добрые эфемериды. Немало их. Молодежь на Иртыше на пароходе пытливо слушает и задает хорошие вопросы. Каждый может собрать все доброе, увиденное глазом добрым. Как нужно хранить это качество доброго глаза! Даже там, где оно потенциально живо, его необходимо раскрыть и воспитать. По нынешним временам пора вспомнить, что воспитание есть часть учебы, есть ее главная часть. Иначе к чему приложить физические знания? Как понять нужность биологических нравственных познавании? Лучшие человеческие мысли, порожденные реальною жизнью, могут показаться неприложимыми мечтаниями.
Мало ли эфемерид будто бы бессмысленных и случайных, но которые напомнят об уродствах жизни. В медицинских музеях много чего непривлекательного, но и такие гримасы жизни спасут многих от невежества. Именно невежество, самое затаенное, самое заядлое уродует человеческий быт. Невежество не только в безграмотности. Знаем и невежественных грамотеев.
12 апреля 1942 г.
Публикуется впервые
Красный Крест велик не только человеколюбием. Он велик и в своей международности. Так же и Красный Крест Культуры значителен не только действенным охранением культурных сокровищ, но также и своею международностью. Все, в чем живет международность, иначе говоря, человечность, должно быть оберегаемо среди мировых бурь.
Каждая черточка, нанесенная в пользу общечеловеческих общений, должна быть охранена со всею любовью и добротою. Нити возможных взаимопониманий обычно тонки до незримости. Но там, где они уже различаемы, они должны быть укреплены. Даже единомыслящие в основе часто наклеивают себе разноцветные ярлыки и мечтают лишь обособиться. А ведь трудовое единение бывает так близко — стоит лишь поступиться двумя-тремя предубеждениями и привычками.
В дни Армагеддона, в часы особенных разобщении следует мыслить обо всем, в чем еще живет возможность общения и человечности. Но спросите прохожего, что есть человечность? Скорее всего он убежит в ужасе, примет вас за безумного. А может быть, попросту и не сумеет ответить, что такое человечность. Можно ли о ней на улице спрашивать? Нечто сперва дошло до труизма, а потом стерлось, забылось, стало ненужным в теперешнем строе жизни.
В пути не раз встречалась улыбка человечности. Вспыхивает она, как радушный огонек в пустыне. Даже свирепые голоки[24] не тронут путника, забредшего к их костру. Если проявится человечность, то и обиды не будет. Колючее слово не скажется. Путник не будет обобран и изгнан от костра во тьму звериной ночи.
О человечности столько писалось! Она заслужила аптечный ярлык "гуманизма". Облекся в скучную серую тогу гуманизм. Уже не заговорите о нем в "приличном" обществе. Заседания, посвященные гуманизму, напоминают похоронные собрания. Кисло-сладки речи, и ждется минута, когда прилично уйти.
Но ведь человечность есть светлая радость, есть раскрытие сердца, есть праздник души. Радостный человек добрее, доходчивее, отзывчивее. Чем же порадовать людей вне их самости, вне зависти, вне ненавистничества?
Во все времена, даже и в самые трудные, должны же быть радости общечеловеческие. Должны же быть зовы всепроникающие. Неужели зов о человечности погребен, как злейший труизм?! А детям-то как нужна радость, иначе еще разучатся радоваться. Бывают же в городских трущобах детишки, никогда не видавшие цветов!
20 апреля 1942 г.
Публикуется впервые
Удивляетесь, отчего вместо писем от нас пошли лишь краткие телеграммы. Мы узнали, что письма наши не только вскрываются и читаются, но сие проделывает невежественный местный полицейский. Узнав о таком читателе, пропадает желание оповещать его о душевных чувствованиях.
И к нам письма приходят в изорванных конвертах. Еще на днях письмо из Калимпонга (около Дарджилинга) шло к нам сорок шесть дней. Значит, валялось по всем порогам. Такое безобразие отвратит от всякого писания. Вот пропали с юга Индии две посылки с журнальными оттисками. Пробовали жаловаться, ничего не вышло — нам сказали, что везде так.
Прежде писатель частенько жаловался, что "говорю, как в подушку", а теперь даже не хочется нести письмо на почту. Испоганят, изорвут! Да и кто? Безграмотный невежда! Прежде считали нас большевиками, а теперь уж не знаю, за кого принимают. Впрочем, вообще скоро всякие сношения прекратятся — на моторах не поедешь! Не пришлось бы завести верблюдов или слонов. Может быть, даже шутка о верблюде или слоне уже недопустима. Какие символы заподозрят?!
Спрашиваете, где появляются статьи? В самых неожиданных газетах — то на Малабаре, то на Цейлоне, то в Калькутте, то в Буэнос-Айресе. А многие, вероятно, и вообще не доходят. Все еще усложняется, и конца краю не видно. Вероятно, друзья в разных странах имеют о нашем быте самое странное представление. Каждый мыслит по-своему, от своих обстоятельств. Конечно, есть и такие, для которых хотя бы почтовые трудности не существуют. Кто-то думает, что почта остается вне всяких потрясений.
Сложно зрелище — бедняга-радиодиктор, врущий всемирно по приказу. Наняли и велели громко оповещать, хотя бы и самую наглую ложь. Знает диктор, где вранье, и все же должен доложить человечеству вральграмоту. А через два дня тем же убедительным тоном докажет обратное. Жаль этих бедных наймитов.
