В Штутгарте происходит новая встреча с Гельдерлином, который едет во Франкфурт, чтобы занять там место домашнего учителя. Они говорят о философии, и поэт (в одном из своих писем) резюмирует: «Шеллинг немного отказался от своих первоначальных убеждений».
Что имел в виду Гельдерлин? Сказать с полной определенностью нельзя. А гадать не стоит. Ясно одно: взгляды Шеллинга не устоялись. (Да как они могут устояться в двадцать-то лет, когда все впереди!) Философ по-прежнему ищет истину. Последуем за ним.
«Новая дедукция естественного права» необычна по форме. Это 163 афоризма на этические темы. Шеллинг здесь опять-таки ближе к Канту, чем к Фихте. Последний занят был проблемой государственного переустройства, обоснованием права народа на революцию. Шеллинг думает о правах личности. Как совместить волю одного человека с волей других? И со «всеобщей волей», выраженной в общественных институтах? «Всеобщая воля определяется индивидуальной, а не индивидуальная всеобщей» — таков ответ. И наподобие кантовского категорического императива Шеллинг формулирует свою моральную заповедь: «Поступай так, чтобы… благодаря твоему действию ни одно разумное существо не полагалось только в качестве объекта, но как содействующий субъект».
Иногда термин «естественное право» Шеллинг берет в буквальном смысле слова как «право природы». Можно ли совместить природу и свободу? «Если я вынужден господствовать в мире явлений и управлять природой по моральным законам, то причинность свободы должна проявить себя как физическая причинность». Написав этот афоризм, Шеллинг сопровождает его одобрительным примечанием и обещает «в другом месте» объяснить его смысл.
В «другом месте», в главных своих трудах, будет Шеллинг развертывать смысл и значение этих слов. Всякое бытие для Шеллинга будет означать обнаружение свободы. Природа живет, природа обладает свободой, нет пропасти между телом и духом, они тождественны. Это уже решительная заявка на будущую философию тождества. И это совсем не по Фихте: последний наделял свободой только действующий субъект.
Редактор «Философского журнала» Нитхаммер предлагает Шеллингу написать рецензию на программную работу Фихте «Основы общего учения о науке» (ту самую, первую часть которой автор прислал ему как единомышленнику в листах, не дожидаясь, когда она будет напечатана вся). Шеллинг соглашается: «С тем большим удовольствием, что у меня не было до сих пор достаточно времени изучить произведение как следует. Поэтому лестное Ваше суждение, будто я близко знаком с философией Фихте, преувеличено. Мне думается, что я схватил ее дух лишь в общих чертах». Шеллинг просит два месяца. Срок проходит, работа не выполнена. И тут в новом письме к Нитхаммеру возникает хитроумный пассаж, из которого можно понять, что писать рецензию ему не хочется и в обозримые сроки она написана не будет.
Отношения между Шеллингом и Фихте установились сложные. Второй считает первого своим последователем и не замечает разногласий. Что мешает Шеллингу открыто заявить о своих расхождениях с Фихте? Может быть, боязнь оказаться в одиночестве, потерять «Философский журнал», где его охотно публикуют. У Шеллинга вообще нет уверенности в завтрашнем дне. Он не знает, останется ли он домашним учителем у Ридезелей: если ему будут предъявлять претензии, которые расходятся с его принципами, то он вынужден будет уйти. Не исключено, что ему самому укажут на дверь и на хлеб придется зарабатывать литературными трудами. Тут еще нежданно-негаданно его скомпрометировали в печати.
Берлинский писатель (и издатель) Николаи в своих путевых заметках посвятил несколько страниц трактату «Я как принцип философии…» и воообще «шеллингизму». «Магистр Шеллинг Второй» («Первый» — его отец) довел идеалистический бред профессора Фихте до крайности. Как можно такому человеку доверять воспитание детей? Молодой Шеллинг всегда темпераментно отвечал на критику, теперь он кипит от негодования, ищет встречи с Николаи, чтобы высказать все, что он о нем думает, готовит ответный памфлет.
В качестве воспитателя юных баронов Парижа не увидать. А в Париж хочется. Об этом мы узнаем из писем Шеллинга к Георгу Кернеру. Земляк Шеллинга, вюртембержец, Кернер увлекся революцией, уехал во Францию и сблизился там с известным нам тюбингенским воспитанником Рейнгардом. Рейнгард получил назначение в Гамбург в качестве посла Франции, Кернер — его личный секретарь. Кернер влюблен в родственницу Шеллинга, который выступает посредником в их переписке. Шеллинг свидетельствует свое почтение Рейнгарду, а заодно зондирует почву насчет возможности отправиться во Францию («только на один год»).
Такой возможности не оказалось. Вместо запада его путь лежит на восток. Баронам Ридезель пора поступать в Лейпцигский университет. 28 марта 1796 года тронулись наконец в путь. Ехали не спеша, навещая родственников и знакомых, осматривая достопримечательности, останавливаясь в иных местах по нескольку дней. В письмах Шеллинга к родителям мы находим подробный дневник путешествия.
Первая остановка Хайльбронн. На следующее утро после прибытия Шеллинг спешит в известную здесь частную коллекцию картин и гравюр. Запомнилось ему полотно Рубенса — женщины у могилы Христа. «Как все картины Рубенса, она выдержана в тонах небесного огня и света. Некоторые лица изображены так, как их могла только измыслить фантазия живописца. Вся картина наполнена тишиной и изумлением. Головы ангелов окружены нимбами. Для той эпохи много, очень много, что ангелы у Рубенса изображены без крыльев».
Обедали у тетки Людвига Георга Фридриха Карла Германа и Фридриха Людвига Карла Вильгельма — графини Дегенфельд. За столом — строгий придворный этикет, говорят только по-французски. Шеллинга принимают вежливо, но холодно и настороженно. Граф в основном молчит (если разговор не идет о дворянах, собаках и лошадях). Графиня — чопорная дама с кругозором чуть пошире, чем у супруга, — выпытывает у Шеллинга, не ведет ли он среди ее племянников французскую пропаганду, не воспитывает ли из них демократов и революционеров. Философ, как мог, старался ее разуверить.
Шеллингу придется еще не раз вместе со своими питомцами побывать в знатных домах. Обычно его ждет холодная вежливость, стремление сохранить дистанцию, недоверие. «Дворянский хлеб мне не так вкусен, как бюргерский», — пишет он домой.
Впрочем, иногда он встречает теплый прием: Шеллинг уже приобрел литературную известность. «Забавно, как людям импонирует написанное слово». И еще одно житейское наблюдение вынесено из путешествия: незаурядные личности подчас любят окружать себя ничтожествами.
