- Тридцать пфеннигов за крепкий сон в мягкой и теплой постели, - сказал он.
Пересчитал монеты и отвел Эрнста в темную душную комнату. Слабый луч от уличного фонаря освещал грязные, в застарелых трещинах стены; вдоль стен и в середине комнаты стояло несколько топчанов. Два из них были свободны.
- Выбирай любой, - сказал Хабель и ушел. Пахло рыбой, нечистым человеческим телом. Эрнст сел на топчан, откинул лоскутное затасканное одеяло, сдвинул тяжелую, будто круг морского каната, подушку. Когда глаза привыкли к темноте, Эрнст увидел, что на соседнем топчане лежит девушка. Она повернула к нему голову, пошарила рукой на тумбочке, стоявшей рядом, чиркнула спичкой. Огонек осветил полудетское лицо с густо накрашенными глазами и ртом, казавшимся черным.
- Малыш, закурить хочешь? - спросила она и хихикнула.
Эрнст не ответил. Сняв куртку, он расшнуровал башмаки и залез под одеяло.
- Как тебя зовут, лютт? - спросила девушка. - Давай побеседуем, а? Здесь одно дряхлое старичье, слышишь, как храпят? Даже стены трясутся.
Эрнст не ответил - он был смущен и растерян. Завернулся с головой в вонючее одеяло и провалился в сон, как в глубокий колодец.
* * *
...Только через два месяца одиночного заключения Эрнст Тельман через своих адвокатов добился права на ежедневные получасовые прогулки.
Двадцатого мая 1933 года с утра прошел теплый ливень.
Когда стражник вывел его в тесный двор, ливень перешел в мелкий дождь. Стражник остался стоять под навесом у двери, Эрнст неторопливо зашагал вдоль влажной стены, с жадностью вдыхая весенний терпкий воздух.
Тюремный двор представлял собой прямоугольник - метров сто длиной, метров двадцать пять шириной. За полчаса вдоль стен - семьдесят три круга, вернее, эллипса...
Возле решетки для стока воды копался мужчина в брезентовом комбинезоне, раздавались гулкие удары молотка.
Поравнявшись с ним, Эрнст услышал тихий голос:
- Товарищ Тельман, идите мимо меня медленно. Сдерживая себя, чтобы не ускорить шаг, он прошел свой очередной круг, метрах в трех от мужчины в комбинезоне остановился, нагнулся и стал завязывать шнурок на ботинке.
- В ночь на двадцать четвертое мая, - услышал Эрнст, - состоится ваш побег. Будьте готовы...
- Эй! В чем дело? - закричал стражник.
По разгоряченному лицу Эрнста стекали дождевые капли.
«Сегодня двадцатое. Значит, через три дня...»
Когда Эрнст проснулся, в комнате никого не было. Ночные соседи исчезли. Накрашенные губы и прокуренный голос девчонки показались ему сном. При дневном свете ночлежка выглядела еще непригляднее. Мимо забрызганного грязью полуподвального окна мелькали ноги прохожих.
Эрнст натянул куртку, обулся, заправил постель и выглянул в соседнюю комнату. Здесь был буфет: тянуло запахом жареного лука и рыбы, что-то шипело и потрескивало на сковородке. Эрнста мутило от голода. Он подошел к стойке, попросил чашку кофе и взял с блюда бутерброд с тоненьким кусочком засохшего, скрюченного сыра. Деньги надо было беречь. Горький, пахнущий цикорием кофе обжигал рот. Маленький бутерброд не утолил голода.
Рядом за столом сидели трое мужчин и о чем-то горячо спорили. Среди них Эрнст узнал человека в роговых очках на орлином носу. Это он иногда останавливался перед прилавком Тельманов, любовался, как красиво уложены овощи, и никогда ничего не покупал.
Разговор шел о театре, о декорациях. Эрнст прислушался. Этот человек с орлиным носом что-то чертил на листе бумаги и говорил с жаром:
- Крона дерева должна быть широкая и густая, она как бы олицетворяет народ, защищающий родную землю от захватчиков. Телля поставим вот тут, и яблоко на голове его сына должно четко выделяться на фоне темного ствола.
Эрнст допил кофе и внимательно слушал, вертя в руках пустую чашку с отбитым краешком. Человек в очках, очевидно, почувствовал его пристальный взгляд, повернул голову и всмотрелся в лицо Эрнста.
- Где я тебя видел, юноша?
- На рынке. Я торговал овощами, - смущенно ответил Эрнст.
- Ну да, конечно! Это ты мастерил такие замечательные натюрморты? Как же ты очутился в этом логове? Ну да ладно, присаживайся к нам. Мы готовим новую постановку «Вильгельма Телля». Слышал о нем?
- Да, я читал Шиллера. Пьеса мне очень понравилась.
- Чем? - Живо поинтересовался новый знакомый.
- Телль был отважен и умел бороться за свободу своего народа.
- Ты правильно понял Шиллера. Молодец! А как зовут тебя?
- Эрнст Тельман.
- Так ты мой тезка! И почти Телль: Тельман. А меня тоже зовут Эрнстом, фамилия Друкер. Слыхал?
- Я в вашем театре смотрел «Дона Карлоса» и еще «Разбойников». И «Марию Стюарт». Это было давно, года два назад. Вы ставили спектакли в пользу забастовщиков.
- Совершенно верно, - подтвердил Друкер. - Мы тогда хорошо помогли бастующим рабочим, и я горжусь этим. Слушай, приходи сегодня вечером в театр, у нас первый спектакль «Вильгельма». Спросишь меня.
- Вы - директор театра?
- Я режиссер, художник по костюмам и декоратор, актер и дирижер. Один во многих лицах, - засмеялся Эрнст Друкер. - Театр наш бедный, но пусто в нем не бывает.
- Я непременно приду, - сказал Эрнст.
- А теперь ты куда?
- В порт. - Эрнст помолчал. - Может быть, удастся подработать...
В порту, ворочая шеями, работали бесчисленные краны, свистели паровозы и ржаво скрежетали лебедки.
От пирса к складам вереница грузчиков таскала пузатые мешки. Согнувшись чуть не пополам, тяжело ступая, люди двигались взад-вперед, словно заведенные механизмы. Потные лица их не выражали ничего, даже облегчения, когда они уже без груза возвращались к пирсу.
- Эй, дружище, а ты что стоишь? - сказал один из грузчиков, мимоходом положив на плечо Эрнста тяжелую руку. С виду он был постарше года на два. - Ведь не глазеть пришел?
Эрнст снял куртку, повесил ее на гвоздь у ворот склада и подошел к пирсу, где горой лежали мешки.
«Донесу, не так уж тяжело, пудов пять», - подумал он, взвалив на спину первый мешок. От пирса - он подсчитал - было всего восемьдесят шагов. Но беда в том, что с каждым новым мешком эти шаги как бы удваивались и давались все труднее и труднее.
- Чем эти чертовы мешки набиты? - спросил он.- Железными опилками, что ли?
- Солью, - ответили ему.
Восемьдесят шагов от пирса до склада, столько же обратно налегке, когда мало-мальски можно перевести дух. В голове у Эрнста позванивали молоточки, ноги все больше наливались свинцом, во рту стало сухо.
Когда Эрнст в двадцатый раз подошел к пирсу, в глазах у него завертелись зеленые кольца, боль в ногах вдруг отступила, он провалился в темноту.
