Обращение Бруно к народному языку именно в Англии (и только в Англии — все остальные его многочисленные сочинения, кроме комедии «Подсвечник», написаны на латыни) не случайно. Здесь, в тех научных кругах, которые были связаны с потребностями новых классов, судьбами абсолютизма, языком науки становится английский язык, в противовес схоластической и гуманистической латыни университетов. Итальянским языком хорошо владели образованные люди елизаветинской Англии.
Выход в свет первого диалога — «Пир на пепле» — вызвал бурю еще большую, чем диспут в Оксфорде, заставив автора «замкнуться и уединиться в своем жилище» (8, стр. 174). Друзья-аристократы отвернулись от него, и первым — Фолк Гривелл, возмущенный резкостью нападок Ноланца на педантов. И только Мишель де Кастельно был «защитником от несправедливых оскорблений». «Нужно было обладать духом поистине героическим, — писал Бруно, — чтобы не опустить рук, не отчаяться и не дать себя победить столь стремительному потоку преступной лжи» (8, стр. 165).
Второй диалог — «О причине, начале и едином», содержащий изложение философии Ноланца, — наносил удар по всей системе аристотелизма. Это вызвало еще большую вражду, чем защита учения Коперника. «Кто на меня смотрит — тот угрожает мне, кто наблюдает за мной — нападает на меня, кто догоняет меня — кусает меня, кто меня хватает — пожирает меня; и это не один или немногие, но многие и почти все» (8, стр. 297), — писал Бруно в предисловии к новому, третьему диалогу — «О бесконечности, вселенной и мирах», в котором он доказал, что не отступает «подобно усталым с крутого пути».
Следующий диалог — «Изгнание торжествующего зверя» — был посвящен обоснованию новой системы нравственности, пропаганде социальных и политических идеалов Ноланца, освобождению человеческого разума от власти вековых пороков и предрассудков: «Джордано говорит здесь, чтобы все знали, высказывается свободно, дает свое собственное имя тому, чему природа дала свое собственное бытие» (10, стр. 9).
Изданный в 1585 г. диалог «Тайна Пегаса, с приложением Килленского осла» сводил счеты со «святой ослиностью» богословов всех мастей. Никогда еще сатира на всю систему религиозного мировоззрения не была столь резкой и откровенной. Это едва ли не самый яркий и злой атеистический памфлет XVI столетия.
Последний лондонский диалог — «О героическом энтузиазме» — был гордым ответом на преследования. Бруно прославлял в нем бесконечность человеческого познания, высшую доблесть мыслителя, которая воплощается в самоотречении ради постижения истины.
Диалоги Бруно были поднесены королеве, и, по словам современника, Ноланец удостоился от Елизаветы Английской наименования богохульника, безбожника, нечестивца. Осенью 1585 г. Мишель де Кастельно возвращался в Париж. Вместе с ним покидал Англию и Бруно. Он уезжал, оставив, по свидетельству одного из его друзей, «величайшие раздоры в английских школах» своим выступлением против Аристотеля.
Обстановка во Франции изменилась. Католическая лига, опираясь на поддержку Филиппа II Испанского и папского престола, овладела многими важными районами страны, усилила свои позиции при дворе. Генрих III все свое время теперь посвящал постам, паломничествам и душеспасительным беседам. Эдикт о веротерпимости был отменен. Мишель де Кастельно впал в немилость.
О чтении лекций в университете не могло быть и речи. Бруно жил впроголодь: по дороге в Париж его и де Кастельно ограбили разбойники, через два месяца после возвращения его обокрал слуга. В это время Бруно получил какие-то известия из Нолы от отца. В минуту отчаяния он готов был просить разрешения вернуться на родину. В Реформации он давно разочаровался; впоследствии он говорил, что все религии никуда не годятся, католическая, пожалуй, даже лучше других. Он мечтал об одном — спокойно работать и согласен был принести формальное покаяние (которое касалось бы не его взглядов, а только бегства из монастыря), поставив одно условие: чтобы его не заставляли вернуться в орден. Переговоры с кардиналом Мендосой и папским нунцием были безрезультатными: папа Сикст V славился жестокостью и фанатизмом.
Несмотря ни на что, Бруно продолжал работать. Поселившись близ коллежа Камбре, он часто посещал библиотеку Сен-Викторского аббатства, беседовал с хранителем книг Котеном. Старик записывал разговоры с интересным посетителем: «Ноланец презирает всю философию иезуитов… Осуждает ухищрения схоластов и церковные таинства… Ругает всех докторов… Говорит, что в Италии преподаватели светских наук — полнейшие ничтожества и невежды…» Любознательный путешественник голландский студент Арнольд ван Бухель занес 4 декабря 1585 г. в свой путевой альбом запись о встрече с Ноланцем: «Он более изощрен в философии, нежели следовало бы для спасения души» (26, стр. 37–46). В этих отзывах Бруно выглядит несколько мрачным. Друзья знали и другого: «Он отличный товарищ, эпикуреец по образу жизни» (95, стр. 181).
В Париже Бруно познакомился с шестидесятилетним математиком своим земляком Фабрицио Морденте. Заинтересовавшись его математическими идеями и новой конструкцией компаса, Бруно издал диалоги, посвященные изложению геометрических работ Морденте и их философскому осмыслению, осуждая в то же время эмпирическую ограниченность математика. Разгневанный Морденте скупал и уничтожал книгу Бруно. Вскоре появилось ее новое издание с приложением полемических диалогов «Торжествующий невежда» и «Истолкование сна».
Одновременно Бруно издал курс лекций по «Физике» Аристотеля, а весной 1584 г. готовился к новому публичному выступлению против аристотелизма. Несмотря на опасения богословов, ему удалось добиться от ректора университета разрешения выступить с защитой 120 тезисов, направленных против основных положений «Физики» и трактата «О небе и мире». Это было самое значительное выступление Бруно против Аристотелевой философии, против схоластического учения о природе, о материи, о вселенной. «Ноланец собирается разрушить всю перипатетическую философию, и, насколько я в этом понимаю, он очень хорошо излагает свои выводы, — писал из Парижа накануне диспута итальянский гуманист Корбинелли. — Я полагаю, что его побьют камнями в этом университете» (95, стр. 181).
Диспут состоялся 28 мая 1586 г. в коллеже Камбре. От имени Бруно, как полагалось по обычаю, выступил его ученик Жан Эннекен. Джордано обратился с вызовом к присутствовавшим, и после некоторого замешательства слово взял Рауль Калье. На следующий день, когда Бруно должен был отвечать на возражения, он не явился. Как писал Корбинелли, «Джордано уехал с богом, опасаясь оскорблений, так он намылил голову бедняге Аристотелю» (95, стр. 185). К отъезду он готовился еще до диспута в коллеже Камбре. Морденте собирался мстить ему, используя свои связи со сторонниками Гизов, Католической лигой. Университет был также на стороне католической реакции. А выступление Рауля Калье, связанного с ближайшим окружением Генриха III, означало, что Бруно восстановил против себя и королевский двор. Вступив в конфликт с влиятельными политическими силами, без работы, без денег, без покровителей Ноланец не мог более оставаться в Париже, где ему грозила расправа. Дав на прощание бой парижским схоластам, он в июне 1586 г. направился в Германию.
